В экстазе восточного танца - [30]

Молоденькая Маша Чувалова увидела своего будущего мужа на лекции по археологии. Роман Ефимович эту лекцию и читал. Первого сентября 1942 года среди студентов истфака Тарасовского университета почти не было парней – все, кому позволяло здоровье, ушли на фронт. А вот обивавшим пороги военкомата девчатам объяснили, что их дело – получать образование. Тогда девушки параллельно учебе пошли работать санитарками в госпиталь, который открылся в здании соседней школы. Многие их вузовские преподаватели тоже надели солдатские шинели. Поэтому, когда в город прибыл эшелон с учеными Ленинградского университета, вывезенными из блокадного города, каждому сотруднику нашлось место в вузе. Студентки горели желанием узнать у них, как там, во фронтовом городе, но блокадники не хотели вспоминать о пережитых страданиях, а вот Роман Ефимович много рассказывал девушкам, учившимся на факультете. Но рассказывал не о том, что пришлось пережить самому, а о том, как достойно вели себя ленинградцы, как стойко сопротивлялись врагу. И осенью сорок второго, когда у всех на устах было слово «Сталинград», о героизме ленинградцев хотели знать еще и еще.

– Все девчонки были влюблены в Романа Ефимовича. Он не скоро оправился от многомесячной голодовки, но даже его блокадная худоба казалась нам особенно красивой, – в голосе Марии Трофимовны было столько тепла и любви, что у меня в груди шевельнулся червячок сожаления о том, что меня такое чувство миновало. – Как мы все его жалели, когда узнали, что умерла его жена, а потом и сын, так и не оправившиеся после блокады, – Чернова помолчала, справляясь с волнением, навеянным воспоминаниями.

Когда их группа пришла к преподавателю на похороны жены, выяснилось, что квартира, которую снимали Черновы, совсем недалеко от дома Чуваловых. С тех пор часто утром Маша видела, как преподаватель шел в университет, а потом как-то так получилось, что они стали ходить вместе. Чернову было тяжело одному в чужом городе. Коллеги из Ленинградского университета жили далеко, на работе общаться с ними было трудно – из-за недостатка преподавателей каждый нес двойную нагрузку. Очарование юной девушки, которая всегда была рядом, возымело действие. Не скоро, но Роман Ефимович понял, что жизнь продолжается, и понял это во многом благодаря Машеньке.

То, что у него взрослый сын (мальчику к тому времени, как они поженились, было четырнадцать лет), не смутило Машу. Она никогда не делала различия между своей дочкой и пасынком. И Павел принял молодую жену отца и подружился с ней.

– Но, насколько я знаю, вы, Мария Трофимовна, врач. Вы бросили истфак? – удивилась я.

– Нет, – улыбнулась Чернова, – я окончила университет. У меня два диплома. История – очень интересная наука, особенно когда ее преподает такой замечательный специалист, как Роман Ефимович. Но работа в госпитале показала, что я могу облегчать людские страдания. Да еще и дочка родилась болезненной, приходилось постоянно общаться с медиками, интересоваться новыми способами лечения. Я поняла, насколько интересна для меня медицина. Муж понял и поддержал меня. Едва получив диплом историка, я поступила в медицинский. И ни разу не пожалела потом о таком решении. Конечно, будь я историком, могла бы ездить с мужем в экспедиции. Но сначала дети были маленькие, потом привыкла ждать его…

– А много было экспедиций, и куда он ездил? – перебила я.

– Каждый год. В Центральную Азию, в Тибет, в Гималаи…

– Знаю, – я вновь попробовала перевести разговор на интересующую меня тему, – что обо всех его экспедициях есть подробные отчеты и монографии по итогам раскопок… Но припомните, пожалуйста, может быть, было что-то особенное, о чем в советское время нельзя было писать?

– Муж искал пропавшие цивилизации, – Мария Трофимовна помолчала. – Сейчас обо всем этом много пишут, а тогда было не принято рассказывать… Он увлекался йогой, хотя и не афишировал свои способности. Сейчас, когда я смотрю по телевизору обо всех индийских «чудесах», мне смешно. Роман Ефимович мог делать гораздо больше. Мне кажется, он читал мои мысли – не раз бывало, что я еще только хочу о чем-то его спросить, а он уже отвечает. Даже когда был в экспедиции, он чувствовал нас. Дашенька была болезненной девочкой, каждое лето мы с ней летали на море. Однажды ночью раздался звонок. Муж был тогда в экспедиции в Монголии, по рации он вышел на знакомого военного и по спецсвязи дозвонился до меня. Он категорически запретил мне утром лететь…

Чернова помолчала, а потом произнесла:

– Самолет, на котором мы должны были лететь, разбился…

– Я про это не знал, – удивился Яков Павлович. – А вообще-то я тоже удивлялся, как дедушка меня понимает!

– То есть он был экстрасенсом?

– Он был необычным человеком во всем, – ответила Мария Трофимовна, – свободно говорил на английском, испанском, арабском языках, знал французский, понимал немецкий. У него был свой собственный метод ненавязчиво вовлекать в изучение языков детей, да и меня. Он начинал постепенно: вставлял в разговор одно слово, допустим, на испанском. Дети запоминали, и я с ними. Тогда он начинал употреблять это же слово, но уже на английском. Так мы неожиданно заговорили на этих языках, и потом в разговоре он часто переходил с одного языка на другой. Со временем мы все так привыкли к этому, что сами охотно разговаривали то по-английски, то по-испански, то по-арабски. Паша в школе учил немецкий, мы всей семьей начали разговаривать на немецком.