В джунглях Амазонки - [9]
Посредине каждого плашкоута был чулан, и мне великодушно предложили расположиться в одном из них на время путешествия. Помещение имело шесть футов в ширину и восемь в длину и содержало множество самых разнообразных предметов, необходимых для добывателей каучука. Здесь были винчестеры в большом количестве, широкие ножи «мачете», без которых в джунглях нельзя обойтись, и табак в длинных свертках. Были здесь и запасы коньяку, который продавался по 14 долларов за бутылку, и всевозможные консервы, начиная с мяса и кончая грушами.
Все с нетерпением ждали момента отплытия. Наконец, в два часа прибыл владелец судна, чтобы пожать на прощанье всем руки. По окончании этой процедуры и довольно продолжительной болтовни он дернул веревку парового свистка, давая тем официальный сигнал к отплытию. Но тут оказалось, что не хватало одного кочегара, а без него нельзя было двинуться в путь. Целых сорок минут давали свистки без всякого результата. Наконец, долгожданный джентльмен пошатываясь вышел из пивной и не спеша направился к судну. Ему удалось благополучно добраться до борта, и мы, наконец, отошли от берега, сопровождаемые шумными криками и прощальными выстрелами.
ГлаваIVПУТЕШЕСТВИЕ ПО РЕКЕ ИТАКУАИ
ельзя сказать, чтобы на судне было очень удобно. Люди находились всюду. Они лежали в гамаках, валялись прямо на палубе, а некоторые растянулись на сундуках и сумках. Кошке трудно было бы пробраться сквозь эту компактную массу мужчин, тараторящих женщин и плачущих детей. Но мое раздражение скоро прошло — я подпал под обаяние Амазонки и забыл о таких мелочах, как личные удобства. Пароход огибал один поворот реки за другим, и перед глазами проплывал все тот же великолепный лесной ландшафт. Иногда выделялось гигантское черепаховое дерево (матамата), сплошь покрытое роскошной листвой. Но это — чужие перья: вьющиеся растения, разнообразные цветущие лианы покрывают его от корней до самой верхней ветки. Они высосут жизненные соки из этого лесного гиганта, пока он не свалится от бури.
Среди деревьев вдоль всего берега кишит разнообразная жизнь. Ярко окрашенные птицы мелькают в ветвях. Раздается какая-то нервная болтовня, мелькают коричневые туловища, прыгающие с ветки на ветку или свешивающиеся с вьющихся растений. Это обезьяны. Они некоторое время, движимые любопытством, следуют за пароходом по деревьям вдоль берега, а затем исчезают.
Кто бы мог подумать, что эти деревья, окаймляющие берег на протяжении сотен миль, такие красивые на вид и безвредные днем, выдыхают по ночам ядовитые испарения, вызывающие злокачественную лихорадку?
Ни один пейзажист с самой богатой фантазией не мог бы придумать таких комбинаций красок и форм, вечно меняющихся, как в калейдоскопе, обнаруживая все новые прелести. Высокую, стройную пальму в ее скромной красоте можно увидеть рядом с белым стволом дерева эмбоба, верхушка которого имеет форму зонтика; весь ствол грациозно задрапирован лианами, корни которых свешиваются вниз до самой воды или соединяются и переплетаются, образуя завесу из листьев.
Большое наслаждение получил бы от путешествия вверх по реке и орнитолог. Сто раз в день стаи маленьких попугайчиков с писком пролетали над нашими головами и исчезали за деревьями. Крупные попугаи — зеленые, синие и красные — летали парами, испуская пронзительные, резкие крики, а иногда маленькая цапля эгрет со своим драгоценным белоснежным оперением, грациозно размахивая крыльями, останавливалась над нами, выбирая место, куда бы спуститься среди низкого кустарника у самого края воды. Темно-синий тукан, или перцеяд, с огромным красным и желтым клювом иногда внезапно появлялся и, каркая, странными, порывистыми движениями взлетал вверх. Несколько раз я видел светло-зеленых ящериц в 3–4 фута длиной; они лежали обычно на ветках упавших деревьев и стремительно убегали от нас.
Настала ночь и окутала темным покровом все это великолепие. Мне указали уголочек весьма скромных размеров, где я мог повесить свой гамак; но, к несчастью, было так тесно, что нельзя было натянуть вокруг меня предохранительной сетки против москитов. В обыкновенных условиях это было бы непростительной неосторожностью, но меня уверили, что тяга воздуха, образуемая от движения парохода, отгонит москитов; так оно и оказалось на самом деле.
К столбу, к которому я привязал один конец своего гамака, были прикреплены уже шесть других гамаков. Вследствие этого семь пар ног оказались в близком соприкосновении друг с другом. Хотя я был настолько счастлив, что мое место было ближайшее к перилам баркаса, но с другой стороны соседкой оказалась, к сожалению, женщина. Это была полунегритянка, полуиндианка; зубы у нее были, как у акулы, в ушах — медные кольца, настолько большие, что к ним казалось можно было бы подвесить портьеры; она непрерывно курила трубку и была надушена крепкими духами, для того ли, чтобы заглушить запах табака или собственного тела, — не знаю. Заснуть в такой обстановке не было никакой возможности.
Казалось, что мы находились в огромном темном колодце, о глубине которого нельзя было составить себе представления. Я прислушивался к плеску воды у носа парохода и удивлялся, как мог рулевой держать верный курс, не ударяясь о многочисленные стволы деревьев, рассеянных всюду вокруг нас. Река все время извивалась, и рулевому приходилось постоянно направлять судно к противоположному берегу, чтобы привязанные к корме челны не оказались выброшенными при поворотах на песчаные отмели. По временам вспышка молнии освещала дикие берега, и я на миг видел по обе стороны темный, вдвойне таинственный лес; и от времени до времени огромный ствол дерева быстро и бесшумно скользил мимо нас.
