В движении вечном - [105]
Павел и сам не один год занимался оперным вокалом. Человек он был крайне не тусовочный, не компанейский, и в отличие от Сереги Гончара лишь однажды исполнил нечто классическое в кругу новых знакомых. Но невозможно было даже представить ранее, как это может наяву голосина могуче дрожать, послушно в раскатах вибрируя, потрясая на выходе — не издалека откуда-то и не с экрана телевизионного, а рядом.
Но вот когда Павлушу вызывали к доске на практических занятиях, то и это был подлинно артистический номер. С тем лишь отличием очевиднейшим, что это была вовсе не музыкальная классика, а больше эстрада комическая в стиле так называемого оригинального жанра. Всегда казалось, что Павлушу вот-вот выдернули к доске грубо из некоего иного привычного мира, мира неизмеримо далекого от всей этой интегро-дифференциальной мути, выдернули без спросу, силком, выдернули в мир ему глубоко отвратный.
— Вы значок производной забыли поставить, — замечал вскоре преподаватель.
— Значок… значок, — повторял в ответ Павлуша с каким-то непередаваемым то ли озабоченным, то ли шутовским выражением. — А, значок! — вдруг спохватывался. — Это такой… такой вот апострофик…
— А теперь значок интеграла забыли, — подсказывал спустя время преподаватель.
— Интеграла? — переспрашивал снова Павлуша комично. — Интеграл… а! Это… это такая… такая вот штучка.
И он малевал в нужном месте кривую вертикальную оглобельку.
— В ряд разложить математический? — хохотнул он однажды. — Лучше уж на картошке в колхозе ряды… Там хоть понятно, с чего начинать.
В ответ на эти комические импровизации преподаватель только улыбался, разводя руки, а остальная аудитория прямо покатывалась со смеху.
Павлуша Сальников… а он-то, он что забыл на физфаке?
По слухам вернейшим отец его был фигура видная, директор знаменитого завода, наверняка мог продвинуть и в «конс». Но, может быть, тут как раз и обратное, может быть, как раз отец и «отодвинул», отодвинул решительно к своему восприятию ближе, отодвинул как производственник, как человек практический, весьма далекий от музыки. Отодвинул как человек, в представлениях которого музыка и серьез есть нечто совершенно противоположное.
Это так и осталось загадкой, но нам здесь куда важнее другое. И вот это другое виделось в данном случае как раз ясным предельно — такой студент физического факультета, как Павлуша Сальников мог мечтать о чем угодно, но только не о великих научных открытиях и переворотах.
Впрочем, их и не было в группе тринадцать вовсе, этих самых мечтателей и романтиков. Мечтателей и романтиков именно в том возвышенном неземном смысле, в котором главный герой романа видел себя изначально. Тогда ведь при первом знакомстве ребята из группы частенько интересовались друг у дружки: а ты, собственно, почему на физфак? Так вот, были в ответах и родители, и друзья-знакомые, и серьезный диплом, и просто тот самый, воспетый еще в «Бирюзовом лете» велико-сермяжно-житейский «абы диплом»… Но! — но высоких, захватывающих душу в стремлении подвинуть Мир, фантастических немыслимых позывов в окончательном выборе физической науки, как специальности, не называл никто. Не называл никто из теперешних университетских «однокашников» Игната и даже Лебединский Андрей.
А ведь этот семнадцатилетний юноша с профессорской внешностью был словно из мира иного в группе тринадцать. Вот зачитывает протяжно, разборчиво, к примеру, преподаватель строчки условия новой задачи, по лицам вокруг тот час видно: «Ну и муть, черт-те что… и как, как тут подступиться?» — и только он один, серьезнолицый парень в овальных большущих очках незамедлительно правую руку вверх, и пошел вслед за тем выводить на доске интегралы-ряды как под диктовочку.
Видел, видел он восхищение всеобщее, видел и чувствовал. Кому-то, понятное дело, известные поводы для расстояния и манер высоких в общении, но не понтило Андрей был натурой, не задавака. Как-то случилось Игнату с ним разговориться на переменке между парами о внеземных цивилизациях, и с тех пор они частенько беседовали о космических, философских и всевозможных прочих высоких материях. Говорили иногда и о будничном. В этом юном всезнайке сквозила явственно уже глубоко устоявшаяся интеллигентность в беседе без снисходительных кивков-покачиваний да свысока улыбочек, интеллигентность в подлинном смысле этого слова, когда ты видишь и чувствуешь со стороны собеседника понимание того, что с тобой стоит говорить, стоит говорить всерьез, на равных и искренне. И потому говорить с ним также было на удивление легко и искренне.
И вот однажды в порыве искренности Игнат поведал о своих детских мечтах фантастических. Поведал без робости, каким ни нелепым это могло показаться в то время со стороны, поведал в тот самый момент, когда на кону значилось «лишь бы не вылететь».
Он и в ответ он ожидал услышать нечто подобное. Ему казалось вне всяких сомнений, что такой уровень знаний несопоставимый может быть следствием исключительно схожих неприземленных мотивов, но…
Но:
— А я вот по жизни реалист полный насчет перспектив собственных, — выслушав внимательно, отвечал Андрей с улыбкой понимающей и немного грустной.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.
Сборник «Поговорим о странностях любви» отмечен особенностью повествовательной манеры, которую условно можно назвать лирическим юмором. Это помогает писателю и его героям даже при столкновении с самыми трудными жизненными ситуациями, вплоть до драматических, привносить в них пафос жизнеутверждения, душевную теплоту.
Герой романа «Искусство воскрешения» (2010) — Доминго Сарате Вега, более известный как Христос из Эльки, — «народный святой», проповедник и мистик, один из самых загадочных чилийцев XX века. Провидение приводит его на захудалый прииск Вошка, где обитает легендарная благочестивая блудница Магалена Меркадо. Гротескная и нежная история их отношений, протекающая в сюрреалистичных пейзажах пампы, подобна, по словам критика, первому чуду Христа — «превращению селитры чилийской пустыни в чистое золото слова». Эрнан Ривера Летельер (род.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.