В доме Шиллинга - [27]

– Клементина! – быстро прервалъ ее молодой баронъ, лицо котораго омрачилось.

– Пожалуйста, не горячись, Арнольдъ! – проговорила она жалобно, закрывая рукой ухо, какъ будто звукъ этого прекраснаго мужского голоса непріятно поражалъ ея слухъ. Она, очевидно, страдала нервнымъ разстройствомъ и въ эту минуту была очень взволнована, но не замолчала.

– Скажи самъ, могъ ли бы ты жить гонораромъ, получаемымъ отъ этихъ людей… полусвѣта! Что принесла тебѣ, напримѣръ, „Дездемона въ бѣломъ атласномъ платьѣ“?

Изъ-подъ нервно подергивавшейся верхней губы блестѣли бѣлые длинные зубы.

Характеристичная улыбка, игравшая на губахъ молодого человѣка еще въ передней, снова появилась. Онъ съ ироніей взглянулъ на Люсиль, которая сгорала желаніемъ отвѣтить какой нибудь глупостью „длинной сѣрой особѣ“за произнесенное ею слово „полусвѣтъ“.

– Картина эта послѣ многихъ неудачныхъ попытокъ дала мнѣ блаженное сознаніе, что я олицетворилъ трогательную фигуру несчастной дочери дожа въ томъ видѣ, какъ она жила въ моей фантазіи, – сказалъ онъ весело и спокойно. – У госпожи Фурніе дивный профиль, а ея самоотверженіе, ея терпѣніе во время скучныхъ сеансовъ…

– Скучныхъ? – повторила баронесса съ истерическимъ смѣхомъ. – Это очень дурно, Арнольдъ, да и ведетъ ко лжи и обману въ супружествѣ, если мужъ и жена мало знаютъ о прошломъ другъ друга, какъ мы съ тобой, – прибавила она, почти задыхаясь отъ злобы.

Старый баронъ, собиравшійся было разбить яйцо, вдругъ остановился. Со своей величественной головой и гнѣвно сверкавшими изъ подъ густыхъ нависшихъ бровей глазами онъ походилъ на разгнѣваннаго льва. Съ устъ его готовъ былъ сорваться рѣзкій отвѣтъ, но онъ сдержался.

– И отъ кукушки я слышу что-то новое, – сказалъ онъ юмористически. – Итакъ, Арнольдъ мало знаетъ о твоемъ прошломъ. Для чего ему это, моя милая. Супружество не торговая компанія или что либо подобное, гдѣ требуется письменное описаніе всей дѣятельности. Ты почти до семнадцатилѣтняго возраста воспитывалась въ монастырѣ, и мы полагаемъ, что все шло приличнымъ образомъ, неужели нѣтъ, Клементина?

До сихъ поръ баронесса, дѣлая свои ядовитыя замѣчанія, исполняла обязанности хозяйки у чайнаго стола, теперь же она вынула изъ кармана носовой платокъ и прикладывала его дрожащей рукой то ко лбу_, то ко рту, какъ будто отъ колкихъ грубыхъ выраженій свекра ей дѣлалось дурно или она ожидала кровохарканья.

Баронъ Шиллингъ посмотрѣлъ на отца съ упрекомъ и мольбой и ласково взялъ руку жены.

– Ты можешь быть также спокойна насчетъ моего прошлаго, какъ и насчетъ будущаго, которое проведешь со мной, – сказалъ онъ ласково и дружески, какъ нѣжный любящій братъ, снисходидительно смотрящій на всѣ слабости сестры. – Ты должна будешь постепенно привыкнуть къ мысли, что мое занятіе приводитъ меня въ соприкоеновеніе со всѣми слоями общества. И если поговорка „цѣль освящаетъ средства“ можетъ быть лучше всего примѣнена, такъ это въ искусствѣ. Оно ищетъ свои сюжеты и въ будуарѣ, и на чердакѣ, и если меня заинтересуетъ какая нибудь характерная голова, я пойду за ней, еслибъ даже пришлось идти въ гнѣздо пороковъ и преступленiй. Этой терпимостью должна обладать жена каждаго художника, и ты также научишься ей.

– Нѣтъ, Арнольдъ, откажись теперь же отъ этихъ несбыточныхъ надеждъ, – сказала она съ такимъ спокойствіемъ, которое поражало послѣ только что обнаруженной нервности. – Я пріучена къ строгой правдивости и не умѣю лгать… Я молюсь передъ изображеніемъ мадонны и выслушиваю обѣдню до конца; какъ истинная католичка, я должна это дѣлать, тогда какъ мнѣ до глубины души противны и живопись, и музыка.

Она говорила это, опустивъ глаза, совершенно безстрастно и монотонно, машинально подергивая кончики кружевъ своего носового платка. Но грудь ея стала дышать свободнѣе, точно освободившись отъ большой тяжести послѣ этого признанія, которое очень походило на хладнокровную месть молодому супругу за его проступки.

– Ты видишь, Арнольдъ, у меня хватаетъ мужества быть правдивой, – продолжала она тѣмъ же тономъ и подняла глаза. – Я не поступаю, какъ многія изъ насъ, которыя и шагу бы не сдѣлали, чтобы посмотрѣть Рафаэля или послушать музыку Бетховена, еслибы не боялись анаѳемы любителей искусства, онѣ притворяются, а я признаюсь открыто, что картины для моихъ слабыхъ глазъ не что иное, какъ намалеванныя пятна, что живопись мнѣ надоѣдаетъ, что музыка болѣзненно дѣйствуетъ на мои нервы и что я питаю положительное отвращеніе ко всѣмъ художникамъ, а потому ты не долженъ ѵдивляться, милый Арнольдъ, что я, жена барона Шиллингъ, вовсе не желаю быть женой живописца и никогда не буду имѣть желаемой тобой терпимости.

– Это придетъ со временемъ, – коротко сказалъ баронъ Шиллингъ; онъ поблѣднѣлъ, на лбу его образовались морщины, но его спокойно гордая осанка неопровержимо доказывала, кто будетъ въ концѣ концовъ господиномъ въ домѣ.

Молодая женщина потупилась на этотъ разъ очевидно смущенная; суровый повелительный тонъ показался ей угрожающимъ; она, повидимому, ожидала совсѣмъ иного дѣйствія отъ своей „правдивости“.

Во время этого разговора Люціанъ сидѣлъ молча между барономъ и Люсилью. Несмотря на собственныя заботы и тревоги, въ душѣ его поднималось гope o томъ, что сдѣлалось съ домомъ Шиллинга! Знатное дворянское гнѣздо снова засвѣтилось старымъ блескомъ. Но прежде при пустой кассѣ, при скудномъ освѣщенiи, въ домѣ было свѣтло и весело, не было ни гнѣва, ни раздора, ни дурного расположенія духа, тогда какъ теперь при яркомъ свѣтѣ изъ всѣхъ угловъ выглядывали, точно совы и летучія мыши, высокомѣріе, ханжество и скрытая злоба. И новый духъ дома въ видѣ полусогнутой нервной женщины боролся изъ-за абсолютной власти; онъ своими длинными, блѣдными, какъ смерть, руками накладывалъ запрещеніе на человѣческія души и на все окружающее, а на его упрямомъ челѣ можно было прочесть: „здѣсь все мое!“ И здѣсь деспотическая женская воля, лишившая и его самого родного крова!