В долине лотосов - [73]

Но вечером того же дня, когда было реквизировано более ста фунтов драгоценных ростков бамбука, Ван Цюшэ уложил их в два мешка, нагрузил на велосипед и поехал за пятьдесят с гаком ли в уездный центр. Там, уже ночью, он тихонько сдал мешки на кухню Ян Миньгао. Проснувшись утром, тот покритиковал Ван Цюшэ, сказав, что уважать начальство – значит оберегать его, а не совершать такие вещи. Подарки, подношения – это не только незаконно, но и вульгарно, а для ответственных работников особенно опасно. Ян Миньгао говорил о политической линии, о сознательности, даже о борьбе с ревизионизмом, потом взял безмен, взвесил оба мешка и сказал, что заплатит за них по государственной цене, но почему-то не заплатил,

Ван Цюшэ сначала похолодел и в душе клял Ли Госян, которая снабдила его неверными сведениями. Слушая речь Ян Миньгао, он немного успокоился лишь тогда, когда тот сказал:

– Ладно, не будем вспоминать старое, но в следующий раз такого не делай! Пожалуйста, будь внимателен…

Вслед за этим Ян Миньгао пригласил Вана на завтрак, который был исключительно прост: пресные колобки на пару, яйца, консервированные в извести, соевое молоко, соевый соус и блюдечко сахара. За столом он интересовался, как Ван Цюшэ работает, нет ли у него трудностей в личной жизни и так далее. В то время Ван был больше всего травмирован слухами о «Партии ростков бамбука», но товарищу Яну об этом не сказал, боясь его огорчить, – так же как и о том, что выкапывание бамбуковых ростков наносит серьезный ущерб последующему урожаю бамбука.

Вскоре дядя вызвал Ли Госян в уезд, и она подробно доложила ему о ходе дел в народной коммуне, в том числе и о партийном секретаре объединенной бригады Ван Цюшэ, который за последнее время изменился к лучшему, раскаялся в былых промахах и снова верен начальству. Ян Миньгао всегда придерживался принципа «не рассматривать мертвецов как живых, но и не рассматривать живых как мертвецов», поэтому простил Вану то попугайство, которое он проявил в начале «культурной революции». Еще через некоторое время по Лотосам разнесся слух, что уком в целях воспитания твердых и сознательных кадров собирается назначить Ван Цюшэ заместителем председателя ревкома народной коммуны. Однако известно, что добрые дела вечно наталкиваются на преграды: кто-то донес в область и провинцию о том, как Ван Цюшэ устроил строжайшую проверку на базаре в Лотосах и реквизировал все ростки молодого бамбука. Кто именно донес – трудно сказать; как говорится, в большом крае всегда найдется талант. К тому же на базар в Лотосы собирался народ из трех провинций и восемнадцати уездов, среди этих людей наверняка были и лица с подозрительными связями.

По тогдашним правилам, если человек писал жалобу в провинциальный центр, она обязательно спускалась с резолюцией в область, оттуда – в уезд и дальше – в народную коммуну, то есть в данном случае к Ли Госян. Резолюции тоже все были на один манер: «Прошу разобраться и принять меры», «Принять меры, исходя из соответствующей политики», «Соответствующему комитету – разобраться». Поскольку отличались они только датами, их не писали, а штамповали специальными печатями – непременно круглыми и непременно красной мастикой. Впрочем, существовали еще различия в величине печатей и яркости оттисков. И все же жалоба сыграла определенную роль: представление укома в вышестоящие инстанции о назначении Ван Цюшэ заместителем председателя ревкома народной коммуны так и не было завизировано. Даже секретарь укома Ян Миньгао покачал по этому поводу головой и, вздохнув, сказал, что корни консерватизма, подавляющего новые молодые силы, еще глубоки. Позднее, сообразуясь с обстановкой, уком решил выделить Лотосы в самостоятельную административную единицу, поменьше коммуны, и дал Ван Цюшэ должность, для которой не требовалось согласия вышестоящих инстанций, – сделал его председателем сельского ревкома, жившим не столько на зарплату, сколько на трудовые единицы. В то время студенты выступали за постоянные поездки в народные коммуны, а новые кадровые работники – за оплату не жалованьем, а трудовыми единицами. Это была инициатива последнего этапа «великой пролетарской культурной революции»: борьба против буржуазного права. Ван Цюшэ являлся как раз одним из таких новых кадровых работников, которым полагалось побольше закаляться среди масс и демонстрировать свои безграничные перспективы…

– Мать их! Боролся больше двадцати лет, а выходит, не за то боролся? Помешанного Циня хотят не только освободить, но и «шапку» правого с него снять, даже на работе восстановить! И еще зарплата должна быть не ниже прежней, то есть значительно больше моей – хозяина целого села! Ян Миньгао, видно, решил мне напакостить, когда назначал старостой: даже в государственные кадры не включил, трудовыми единицами кормиться заставил, а доплату дал только тридцать шесть юаней в месяц!

Ван Цюшэ сидел в своем кабинете перед двумя делами о реабилитации, присланными из укома, и не знал, как избавиться от них. Заниматься ими или не заниматься? Может быть, потянуть? Но такие дела сейчас идут по всей стране, о них каждый день пишут в газетах, орут по радио, а ты, Ван Цюшэ, лишь жалкий сельский староста на трудовых единицах. Или, может, у тебя несколько голов?