В долине Иордана - [10]
Невольно мнѣ припомнилась теперь когда-то слышанная пѣсня Гафиза, невольно я отдался впечатлѣнію охватившему уже давно моего проводника. Врагъ могъ быть уже недалеко около насъ… Я весь превратился въ слухъ и зрѣніе, стараясь изъ звуковъ лѣсной чащи выдѣлить шорохъ ползущаго врага. и напрягалъ все свое зрѣніе чтобы пронизать темную стѣну зелени окружавшую насъ.
Наконецъ мы собрались и тронулись въ путь, убѣгая предъ невидимымъ и неосязаемымъ врагомъ. Кони медленно ступали и еле пробирались по тропинкѣ въ густой поросли, поминутно зацѣпляясь и путаясь въ ней. Мягкіе звуки ихъ копытъ казались намъ громкими какъ выстрѣлы, а легкое пофыркиваніе — криками способными привлечь врага. Не отдавая себѣ вполнѣ отчета во всемъ происходившемъ вокругъ, я ѣхалъ позади Османа торопившагося впередъ, повторяя всѣ крюки и завороты которые продѣлывалъ его привычный бѣгунъ. Невесело у меня было на душѣ, но досада брала верхъ надъ осторожностью, и мнѣ казалось подлою трусостью бѣжать поддаваясь страху проводника и не видя въ глаза опасности.
— Стой, Османъ, мы не поѣдемъ дальше! наконецъ не выдержавъ закричалъ я и остановилъ своего коня. Мой кавасъ обернулся, и на его изборожденномъ морщинами лицѣ при слабомъ отсвѣтѣ ночи выразилось изумленіе.
— Яллахъ емхи (скорѣй впередъ)! какъ-то отчаянно крикнулъ онъ въ отвѣтъ, и вслѣдъ затѣмъ раздался второй выстрѣлъ, гулко прокатившійся въ чащѣ лѣсной.
Было что-то особенно потрясающее въ этихъ выстрѣлахъ пущенныхъ незримою рукой. Кто и зачѣмъ нарушалъ покой заснувшей пустыни, кому угрожали эти выстрѣлы, въ чью грудь была направлена свинцовая пуля, когда вокругъ все дышало покоемъ и безмятежною тишиной, вотъ вопросы которые докучливою чередой лѣзли въ голову. Пораженный, испуганный Османъ уже не слушалъ моихъ приказаній и мчался неудержимо впередъ, призывая за собой господина. Паника моего каваса, обстановка окружавшая меня и полная беззащитность въ виду таинственнаго врага, все это до того подѣйствовало на меня что я послѣдовалъ совѣту Османа и мчался по лѣсной тропѣ, не обращая даже вниманія на то что сотни сучьевъ и вѣтвей зацѣпляли и хлестали васъ и нашихъ лошадей. Первый разъ въ жизни я испыталъ тотъ паническій страхъ который гонитъ часто цѣлыя тысячи людей отъ одного призрака опасности и пережилъ въ самомъ себѣ минуты показавшіяся длинными часами…
Чрезъ четверть часа бѣшеной скачки, въ теченіе коей я не видалъ своего проводника, мой конь очутился на выѣздѣ изъ лѣса и помчался по открытой мѣстности разстилающейся до береговъ Бахръ-Эль-Лута. Показавшаяся изъ-за Моавитскихъ горъ полноликая луна слегка серебрила пустыню и придавала ей тотъ фантастическій оттѣнокъ который Арабы зовутъ «сіяніемъ ночи». При свѣтѣ залившемъ пустыню я различалъ и своего Османа, и его коня, и даже небольшой бѣлый узелокъ хранившій нашу провизію. Выскакавъ изъ густой поросли іорданскихъ лѣсовъ, пугавшихъ своею темнотой, и очутившись на ровномъ освѣщенномъ просторѣ. на которомъ не могъ угрожать никакой невидимый врагъ, я почувствовалъ сразу что сердце перестало сжиматься, сознаніе прояснилось. И покинувшая было бодрость вернулась какъ-то сразу, когда миновали страхи порожденные мракомъ, и взоръ упалъ на поверхность залитую луннымъ сіяніемъ. Я пріостановилъ своего коня и, не желая углубляться въ пустыню, поѣхалъ вдоль лѣса скрывавшаго Іорданъ. Только теперь я увидѣлъ ошибку которую вольно или невольно сдѣлалъ Османъ, бросившись со страха не поперекъ, а вдоль лѣсной полосы облегающей берега священной рѣки, что заставило насъ сдѣлать версты полторы-двѣ лишняго бѣга.
Не прошло и получаса какъ я, уже вполнѣ успокоенный и не тревожимый выстрѣлами, пугавшими только въ густой поросли лѣса, лежалъ на своемъ плащѣ на голомъ пескѣ, вперивъ свой взоръ въ голубое небо, гдѣ боролось мерцаніе звѣздъ съ тихимъ ровнымъ сіяніемъ луны. Наши кони тоже отдыхали; только Османъ не могъ успокоиться вполнѣ и какъ-то озабоченно посматривалъ вокругъ и особенно въ темную стѣну Іорданскихъ лѣсовъ, которые чернѣли недалеко отъ насъ. Прошло еще съ полчаса… Вперивъ свои взоры въ таинственный лѣсъ, попрежнему всматривался Османъ; давно приготовивъ свои пистолеты и ружье, мой кавасъ все еще не могъ освободиться отъ мысли о внезапномъ нападеніи Арабовъ пустыни и не разсѣдлывалъ коней, спокойно дремавшихъ на пескѣ. Мои мысли не были такъ тревожны, и меня занимало болѣе небо чѣмъ всѣ опасенія Османа. Въ свѣтло-голубой серебристой синевѣ плавали надъ нашею головой яркія созвѣздія. Почти въ зенитѣ горѣла блистательная Вега; Арктуръ, Денебола, Регулъ и Проціонъ яркою дугой протянулись по синему небу, тогда какъ Альдебаранъ, Капелла и Алгенибъ слабо мерцали предъ золотымъ шаромъ полноликой луны. Привыкшій глазъ находилъ на голубомъ небосклонѣ и Пегаса, и Кассіопею, и Медвѣдицъ, и Корону, но его взоры тонули въ надзвѣздной глубинѣ пронизанной мягкимъ сіяніемъ мѣсяца.
