В долине горячих источников - [124]

Когда Марианна открыла глаза и увидела гостью, лицо ее изменилось. Глаза засверкали, искривленные от боли губы расслабились, образуя недоверчивую улыбку, а морщинистая кожа разгладилась, словно по мановению волшебной палочки.

— Пайка, детка, это действительно ты? Мои молитвы были услышаны! Я знала, что после смерти Оливии меня может удержать в живых только одно: надежда на твое возвращение. Иди ко мне!

Пайка наклонилась и позволила Марианне обнять себя. Объятия оказались более крепкими, чем можно было ожидать, видя ослабленное состояния Марианны.

— Вы что, опять сбежали в свое логово из матрацев? — рассмеялась Пайка.

— С того самого дня, как ты исчезла, я лежу здесь и ржавею.

— Разве вы не получили мое письмо?

— Конечно, получила, но что такое письмо по сравнению с твоими песнями, теплом и строгостью, когда речь заходит о том, чтобы взять себя в руки?

Пайка нарочито серьезно погрозила Марианне пальцем.

— Хорошо, я останусь с вами, но при одном условии: с завтрашнего дня здесь все будет по-другому. Вы немедленно вылезете из своего логова, — наполовину шутя произнесла девушка, а затем посерьезнела: — Мне очень жаль вашу дочь.

Марианна глубоко вздохнула:

— Да, эти ужасные головные боли. Оливия была смертельно больна. И можешь мне поверить, если мать теряет дочь, это разбивает ей сердце.

— Как хорошо, что у вас еще остались Абигайль и Аннабель!

— Да, да, мое милое золотко, к счастью, она осталась у меня, — пробормотала она.

Услышав ее слова, Пайка вздрогнула. Неужели Марианна не замечает, что говорит?

— Не забывайте об Аннабель, доброй душе! — с нажимом произнесла Пайка.

— Да, Аннабель, добрая душа, — словно говорящий попугай повторила старуха.

«Предубеждения Марианны все те же, — огорченно подумала Пайка, — она по-прежнему не может всем сердцем любить Аннабель».

— Сейчас я оставлю вас одну, Марианна, — негромко произнесла она. — Мне еще нужно написать письмо. А затем я принесу вам ужин.

— Я не голодна…

— Разве я не дала понять, что теперь здесь все будет по-другому? — вновь с деланной строгостью произнесла девушка.

— Ты сказала, с завтрашнего дня, — лукаво улыбнувшись, возразила Марианна.

— Это касается движения, но поесть вы должны сегодня же, чтобы были силы сидеть в коляске. Кроме того, вам совершенно не идет худоба, она вас старит.

— Ты считаешь, что я выгляжу старой? — искренне испугалась Марианна, и Пайка улыбнулась про себя. Как хорошо, что Марианну еще можно поймать на крючок тщеславия.

Когда Пайка вернулась в свою комнату, улыбка с ее лица сошла. Что она наделала? Слепо пошла за Гордоном, приняв их встречу за знак судьбы. Вряд ли это утешит доброго Мааку.

Она несколько раз начинала писать письмо, но всякий раз комкала листок, не в силах подобрать нужные слова. Не обвинит ли он ее в том, что она спряталась среди пакеха в надежде однажды снова увидеть Дункана? Но ведь это правда… «Да, — призналась она себе, — я тоскую по Дункану больше, чем по кому-либо другому в мире!»

В таком состоянии браться за послание Мааке нельзя. Ей нужно побыть на природе, чтобы снова собраться с мыслями. Сначала она решила пойти к Похуту, но на берегу увидела, как заманчиво играют солнечные лучи на поверхности гладкого, как зеркало, озера и как манит зеленью возвышающийся посреди озера остров Мокоиа.

Пайка сбежала к причалу и села в одну из лодок и вскоре выгребла на середину озера. Чем дальше она уплывала от берега, тем легче становилось у нее на душе. Она наслаждалась теплыми лучами солнца, ласкающими кожу, которая в городе стала бледнее, и, чувствуя прилив жизненных сил, ровно взмахивала веслами. Отель «Похуту», ее дом, становился все меньше и меньше.

Она подплыла к Мокоиа, к тому месту, где могла легко вытащить лодку на белый песок. Медленно разделась и, обнажившись полностью, с удовольствием прыгнула в озеро. Этому когда-то научил ее маленький мальчик в Тауранга. «Ты должна уметь это, — говорил он, — чтобы плавать с китами». Впрочем, до этого дело так ни разу и не дошло. Она даже не могла вспомнить лицо этого мальчика. В памяти остались только голоса, никаких лиц.

Когда девушка поплыла обратно к берегу, ей вдруг вспомнились другие голоса из прошлого. Перед внутренним взором встали образы: она, Пайка, неподвижно сидит перед хижиной и слушает ожесточенную перебранку, которую слышно даже на улице. Старики умоляют ее мать: «Мере, если ты ей не скажешь, это сделаем мы. Не беги с этим мужчиной! Ты можешь убежать на край света, но эта несправедливость будет преследовать тебя всегда. Пойми же наконец: она не наша!» Ее мать в отчаянии восклицает: «Она — моя дочь! И вы ничего не измените!» Затем Мере выбегает из хижины, хватает Пайку за руку и велит ей собирать вещи. Вождь идет за ними. Гордый высокий мужчина, которого Пайка боится и языка которого не понимает. Он пристально смотрит на нее, а затем уходит. Мать ее дрожит всем телом. Под покровом ночи они бегут в Даргавиль с мистером Градичем.

Пайка выплыла на берег, тряхнула волосами и легла на теплый белый песок. Ей было нехорошо. Эти внезапные воспоминания оказались болезненными.

Девушка ушла в тень дерева пуири, чтобы немного отдохнуть. В конце концов, она только сегодня приехала из Окленда и устала с дороги.