В дни войны: Семейная хроника - [79]

В этом же доме, что и родители, снял комнату Базаров с Ритой. Мы, завоеванные русские, во время оккупации старались держаться ближе друг к другу. Все время встречались и без конца решали «русский вопрос». И ничего решить не могли. Во флигеле двора жила хозяйка дома с дочерью и ее мужем, который, как нам сообщили, дезертировал из армии, отъелся до необыкновенной толщины и занимался спекуляцией; у него в закутке на дворе рос и тоже жирел украденный им (все соседи утверждали, что непременно украденный, а не купленный) — поросенок. Поросенок рос не по дням, а по часам, превращался в большую свинью и громко хрюкал — как раз под окном Базарова, что его сердило. Окна нашей комнаты выходили на улицу. Коня своего во время поездок в Ессентуки я привязывала к дереву перед окнами и проводила с мамой (и папой, когда он возвращался из управы) несколько часов, пока Вааг ездил в комендатуру и по своим делам. Вааг всегда привозил маме из Промсельхоза продукты — капусту и помидоры. С помощью хозяйки мама засолила капусты, помидоров и сделала некоторые запасы на зиму. Все запасы оставили хозяйке, когда мы уехали. Я собиралась вскоре уйти со службы в Промсельхозе — кончалось лето, приближалась осень с дождями. Бухгалтерша меня предупреждала, что осень в горах — страшная, месяцами все тонет в грязи.

Бухгалтерша познакомила меня с бывшим (до захвата Кавказа) директором Промсельхоза. Это был высокий старик с сухим орлиным профилем и пушистыми усами. Все годы после революции он скрывал, что он князь. Ходил князь в широкой черной длинной накидке и большом берете, как на ренессансных портретах, и выглядел испанским грандом. У его семьи были большие семейные угодья на Северном Кавказе, где-то вблизи Промсельхоза. Он никогда не хотел эмигрировать — говорил, что готов был работать просто пахарем, свинопасом, кем угодно — только бы жить на этой родной ему земле. Он теперь, при немцах, пошел в немецкую комендатуру, открыл свое происхождение и просил восстановить его директором совхоза. Но ему не поверили: как правило, люди корыстные не верят бескорыстию, они назначили во главу Промсельхоза хитрого Спивака, заискивающего перед немцами и обкрадывающего совхоз. А князь умел быть хозяином: я видела, как было все прекрасно поставлено, это было без преувеличений до войны образцовое хозяйство. В наших откровенных разговорах с бухгалтершей и князем я в большом беспокойстве за него очень советовала ему не открывать русским и местным жителям своего происхождения, ибо немцы недолговечны, и ему следует свою биографию сохранить чистой, в ожидании возвращения своих. Как я ему мысленно желала возможности возвращения в Промсельхоз и еще долгой работы на своей, любимой им, кавказской земле.

С моей милой Катей Данилевич я очень редко виделась теперь, лишь иногда успевала заехать к ним ненадолго, пока Вааг занимался своими делами, к великой радости младшей сестры — Нюты, очень блестящей, всегда сияющей девочки, с которой у меня установилась трогательная дружба. Ей очень нравилось, что я езжу к ним через весь город верхом — всем на удивление и что немцы дали мне очень романтичное имя Die schone Reiterin.

Катя рассказала, что Шааку удалось отстоять институт и что он вскоре открывается для дальнейших занятий под новым именем: 1-й Петербургский медицинский институт. Профессора Шаака назначили директором института. Он продолжает оперировать и, собрав всех студентов и преподавателей и наняв местных врачей для практических занятий со старшекурсниками, приготовил институт к открытию.

ОТКРЫТИЕ 1-ГО ПЕТЕРБУРГСКОГО МЕДИЦИНСКОГО ИНСТИТУТА

Официально институт открывался в октябре, это было началом первого зимнего семестра. На расширенном семейном совете вместе с Данилевичами было решено, что мы с Катей снимем в Кисловодске комнату (на двоих) с правом пользования кухней и будем ходить из Ессентуков в Кисловодск и обратно — пешком. В воскресенье вечером — в Кисловодск, в следующую субботу — обратно. Расстояние между городами, приблизительно 15 км, мы в дальнейшем покрывали в четыре часа быстрого хода (за плечами у нас были рюкзаки с продуктами) от дома до Кисловодска, и в три часа из Кисловодска — домой (с пустыми рюкзаками) налегке.

Катя побывала в институте, зарегистрировала нас обеих и сняла недорогую комнату у хозяйки — стареющей красивой дамы, которая зарабатывала на жизнь раскрашиванием анилиновыми красками фотографий, очень ярко. Работу ей доставлял местный фотограф, для которого она еще до войны работала. Раньше на карточках располагалась сверху яркая раскрашенная лента с надписью «Привет из Кисловодска», теперь «без привета» с фотографий смотрели лица и личики населения Германии с ярким анилиновым русским румянцем. Дом хозяйки был расположен на склоне скалы, со множеством очень крутых, почти вертикальных каменных ступенек с улицы, прямо к ее входной двери. Из кухни дверь выходила на крошечный дворик, расположенный на таком же крошечном плато, на котором в уголке, под тенью скалы примостился маленький флигелек, почти вросший в скалу. С улицы никто бы не догадался, что скала охраняет не видимое ниоткуда, только из двери дома нашей хозяйки, жилище. В нем жила с маленьким ребенком очень редко появлявшаяся во дворике и никогда не спускавшаяся в город, таясь, жена секретаря коммунистической партии города Кисловодска. Он, конечно, бежал перед немецким нашествием второпях, не смог взять с собою жену с младенцем. Наша хозяйка ее устроила очень удобно во флигеле, покупала ей запасы еды и, усмехаясь, говорила нам, что она на этом хорошо выиграет, когда немцы уйдут, а если останутся, то она ее прокормит своей работой (и мальчика, конечно), сейчас ей даже удобно и приятно: жена секретаря вечерами, уложив ребенка, приходит к ней и, такая прекрасная компаньонка, разговаривает и читает вслух и сообщает сведения «с другой стороны» — эти сведения ей передают по партизанской линии. Иногда появлялись какие-то женщины с корзинками, очевидно, связные. Вечером в домике под скалой никогда не зажигался свет, выглядел он из двери дома хозяйки пустым и заброшенным.