В дни войны: Семейная хроника - [78]

Когда коммунисты грабили нашу страну — это была болезнь, когда немцы стали обирать нашу страну для немецкой армии — это было нашествие, насилие. И хотя мы надеялись, что коммунистической власти пришел конец (или ее изменение), но наши русские сердца хотели видеть свою страну свободной от иноземцев, принадлежащей нам… По праву!

Ездила с Ваагом за пять километров в хозяйство, где снимали с деревьев урожай яблок. Мы скакали на наших резвых лошадках с холма на холм. Я не переставала любоваться природой Кавказа. То, что со всех сторон были видны высокие горы со снеговыми вершинами, действовало успокаивающе: как будто эти горы защищали от всех бед. И конь подо мною — такой быстрый, легкий и послушный. По-моему, он радовался возможности скакать не по дороге, а по зеленым мягким холмам и убранным полям. Вааг тяжело трясся на своем коне, он не любил скачки, да и у него не было седла, одно солдатское одеяло, привязанное веревкой. Сады с фруктовыми деревьями раскинулись на громадных пространствах — и опять меня удивил порядок. Деревья росли на одинаковом расстоянии одно от другого, ровными параллельными рядами. Все деревья — одного возраста, все молодые и крепкие и посажены по сортам. Деревья с зелеными плодами, одно за другим, деревья с красными, розовыми желтыми яблоками. Рядами. Под яблонями — ящики, в которые укладывались яблоки. Яблоки собирали небольшие бригады с лестницами. Куда-то отправят эти ящики? И все холмы, и весь воздух был напоен ароматом яблок. Я подобрала спелое яблоко с земли и дала своему коню — ему понравилось, он долго откусывал и хрустел яблоком. А губы у коня мягкие и теплые и осторожные.

В Промсельхозе появилось и расположилось до осени кавалерийское подразделение. На великолепных лошадях. Кавалеристы были кавказского происхождения, — эмигранты, оставившие Россию во время гражданской войны. Фамилии многих кавалеристов были очень звонкие, известные, княжеские. Все они были образованными, воспитанными людьми с прекрасной внешностью, и все говорили на чистейшем русском языке. У нас сразу установились очень теплые дружеские отношения, отеческие с их стороны. Они тоже, как и моя милая бухгалтерша, удивлялись, каким образом я оказалась в Промсельхозе, одна, переводчицей у такого «неотесанного фельдфебеля». Бедный Вааг. Вот они-то и одолжили мне прекрасное седло. Французское. Возглавлял это небольшое подразделение полковник О., пожилой князь. Может быть, он не был пожилым, но его усы и кудри были с сильной проседью. Я рассказала ему, что перед самой войной ходила в Эрмитаж, где слушала лекции о живописи, которые читал академик Орбели, — это оказался его родственник! Они до революции были владетельные князья, и полковник вступил в ряды немецкой армии, чтобы попасть «еще раз, последний раз в жизни» на любимый им Кавказ, где он провел свое детство и юность, учился же он в Петербурге. Он совершенно не верил и не допускал мысли о победе немцев и спокойно говорил: этого не будет… Его подразделение несло вспомогательную роль, в боях их на конях не употребляли. И в бой они не стремились. О. показал мне книгу, подобранную им на полу конюшни, куда были выброшены все книги из красного уголка клуба. Книга, изданная до войны о кавказском деятеле, с большим портретом на суперобложке — портретом его отца, связь с которым порвалась после революции, — он даже не знал, что его отец был жив еще многие годы после Октября. Книгу он, как реликвию, собирался привезти в свою Францию семье. Мы много времени проводили вместе после моей службы в разговорах на русские темы на скамеечке перед конюшней. (По-моему, они и жили там, около коней — я их всегда видела входящими и выходящими только через ворота конюшни и больше нигде.) Кавалеристы рассказывали мне о жизни во Франции, но больше старались расспрашивать меня о жизни в Ленинграде (Петербурге). И учили меня правильным приемам верховой езды, тут же, на маленькой пыльной площади перед конюшней. Теперь я не уставала так, как в начале, и могла ездить с Ваагом в более Отдаленные совхозы и в Ессентуки, к маме на несколько часов, раз в неделю, но всегда в сопровождении Ваага, он никуда не пускал меня одну, опасаясь партизанских нападений: на Украине он пережил несколько раз налеты партизан на вверенные ему хозяйства, которые он восстанавливал и которыми руководил.

Родители тем временем переехали из казачьей станицы в город, сняли большую комнату в каменном доме у хозяйки. Зять хозяйки был бывший красноармеец. Пленных красноармейцев — жителей занятых немцами областей немцы часто отпускали домой из-за колючей проволоки, чтоб они возвращались в свои деревни — работать. Но для этого нужно было сдаться в плен без оружия в руках. Армии же и подразделения и отдельные солдаты, захваченные с оружием в руках, отправлялись за колючую проволоку под охраной вооруженных немцев, чаще всего в лагерь под открытым небом; их не кормили и не поили — многие-многие тысячи были обречены на смерть от голода, болезней. Их даже никто не использовал на работы — их жребий был умирать. Местное население пыталось помочь — бросали за проволоку хлеб. Но немцы по ним стреляли.