В дни войны: Семейная хроника - [75]

СЛУЖБА В ПРОМСЕЛЬХОЗЕ

Наконец мы решили пойти, попробовать поискать работы. Душа буквально уходила в пятки, когда мы приближались к немецкому бюро. Мне казалось, что я вдруг позабыла весь немецкий язык. В бюро никого не было, кроме старой сердитой дамы — бывшей учительницы немецкого языка (она была немкой). Мы ее в ленинградской столовой встречали. Она довольно недружелюбно спросила нас, чего мы хотим. Мы сказали, что пришли по объявлению, что мы могли бы работать переводчиками. Дама очень на нас рассердилась! Мне показалось — за наш вид и молодость, и очень резко сказала: «Нам нужна только прислуга и женщины для мытья полов! Если вы не заинтересованы — уходите» Мне резануло ухо это «нам» ленинградской дамы. Очевидно, она так действительно чувствовала! Она и немцы — это «мы»!

Мы только собрались уходить, как в комнату вошел довольно молодой немец с бумагами в руках, увидел нас, широко улыбнулся и спросил, не владеем ли мы немецким. Дама не дала ему закончить и почти крикнула: «Вы нам не нужны». И к нему: «Мы ищем только прислугу». Но немец на нее только рукой махнул — она сердито отступила, и мы уже с ним начали разговаривать о возможности устроиться служить переводчиками.

Немец был очень обрадован: ему были нужны переводчики для отдаленно лежащих в горах хозяйств (бывших совхозов), где во главе каждого хозяйства было посажено по немцу, чтоб приводить все хозяйство и людей в рабочее состояние: «Хозяйства должны кормить немецкую армию и быть продуктивными». Без переводчика немцы хозяйственных частей не могут столковаться с местным населением. И очень просил прийти завтра утром за назначением.

Мы пошли домой — решать с родителями, что же нам делать. На семейном совете решили, что мы обе должны принять предложение и начинать работать! Если не понравится, можно вернуться домой — об этом следует предупредить нанимателя.

Очень неспокойной легла спать. Какие противоречивые мысли терзали меня! Утром в бюро вчерашний немец ждал нас с назначением на службу. Обе службы — в отъезд. Сестра будет жить и работать в небольшом хозяйстве, в долине Подкумка. Хозяйство — главным образом, фруктовое. Жить она будет в том же доме, что и немецкий управляющий, и кормиться будет за его столом. Управляющий — пожилой офицер хозяйственных войск. Кроме заработной платы, комнаты и стола — можно для семьи брать продукты хозяйства, по усмотрению управляющего.

Мне немец дал назначение в большой бывший совхоз, называемый Промсельхоз. Немцы, не умея расшифровать слово, так и называли хозяйство по-советски Промсельхоз. Это был большой совхоз, с большим населением, собственным управляющим (местным), подчиненным немецкому (моему шеф). Хозяйство молочное, свиное, овощное, фруктовое. Очень обширное, расположенное далеко от Ессентуков среди гор, холмов, высоко над рекой. Потом оказалось, что Промсельхоз находится в совершенно сказочной местности. С домами, вольно расположенными на большом расстоянии друг от друга — среди полей, громадных фруктовых садов на склонах холмов, прекрасно ухоженных. И все это окружено близкими и далекими кавказскими горами, как на лермонтовских картинах: с ущельями, зелеными долинами, горными дорогами. Благодатный, богатый, не тронутый войной край!

За сестрой в тот же день приехал и забрал ее из бюро в своем автомобиле старый седой офицер, очень высокого роста, тощий и прямой, с длинными опущенными вниз полуседыми усами, кустистыми черными бровями, из-под которых не очень приветливо, как-то деловито глядели голубые небольшие глазки. Мне он очень не понравился. Было беспокойно за сестру.

За мной на другой день приехал мой «шеф», приехал в нашу станицу на телеге, запряженной крепкой рабочей лошадью, рыжей. Немец оказался фельдфебелем в грубых широких солдатских сапогах, с простым рыжеватым лицом в белых морщинках — от солнца, со светлыми рыжеватыми волосами и огромными, тоже рыжеватыми, руками. Он был не устрашающим, скорее — наоборот был приветлив, очень вежлив с родителями, обещал им заботиться обо мне, беречь меня и привозить маме продукты из Промсельхоза. И со мной он обращался вежливо и как-то испуганно. Погрузили мой чемоданчик в телегу, я попрощалась с родителями и поехала «в отъезд».

Было сначала очень неловко ехать по улице в телеге с немцем, громыхая по мостовой, и очень твердо на скамейке. Но когда выехали из Ессентуков, переехали через Подкумок у маслобойной фабрики, моста здесь никогда и не было — речка очень мелкая и не широкая, и не быстрая, меня охватила радость: природа была совершенно прелестная. Поля благоухали, хлеба стояли высоко — будет прекрасный урожай. Фруктовые деревья в садах были усыпаны плодами, разогретыми, поспевающими на жарком солнышке. Мы ехали на телеге, которая перестала грохотать и подпрыгивать и катилась неслышно по мягкой немощеной дороге. Лошадь не торопилась, немец ее не подгонял, только изредка похлопывал вожжами по закругленным бокам, пахло кожей вожжей, особым приятным запахом лошади, сеном со дна телеги, как в детстве, когда мы с пристани на Волхове ехали на все лето в деревню Горбы. Точно на такой же лошади и телеге — и запахи были те же. Я совсем успокоилась. Мы не спеша, спокойно разговаривали. Немец оказался рабочим сталелитейных заводов Рурской области. Всю жизнь проработал на тяжелой работе. Завел себе домик — мечта каждого немца, женился на вдове с двумя детьми и смиренно думал, что вся жизнь — это тяжкий труд. Но наступила война, и все изменилось. Его послали в хозяйственные войска фельдфебелем. Он не воевал, а сидел маленьким начальством сначала в Польше — в селах, а потом — в России, в бывших колхозах и совхозах. Потихоньку сколачивал в своем сундучке маленькое «богатство»: кожу, мягкую, черную блестящую на сапоги — всего на одну пару высоких сапог! Какой маленький объем счастья немецкого рабочего! И для жены он тоже приобрел кусочек коричневой кожи для сапожек. И обещал мне показать сундучок с «богатствами». Я не сразу поняла, о каких «богатствах» он толкует и почему так доверительно хочет их мне показать, воображение нарисовало мне кованый разбойничий сундук, набитый старинными монетами, жемчугом, самоцветными камнями, но немец не походил на лихого разбойника, он был смирный простоватый работяга и рассказывал о своих маленьких радостях с почти наивной гордостью. Звали моего «шефа» Людвиг Вааг.