В дни войны: Семейная хроника - [71]

Об остающихся никто не заботился — они уже были вне закона, их списывали со счета. Свои — своих. Еще несколько столбов дыма стало подниматься над городом. Казачки стояли у ворот своих домов и сердито смотрели на пожары.

За предыдущий день город покинули те, кто решил уходить пешком. Одним из последних, почему-то замешкавшись, выехал из Ессентуков грузовик Финансового отдела города, набитый вещами, служащими и их семействами. Анна со своим багажом тоже сидела с семьей директора в грузовике. Грузовик уже покинул город, когда жена директора накинулась на Анну с ужасными обвинениями и грубостью. Анна остановила грузовик, молча собрала свои вещи и, не обращая внимание на мольбы директора, пешком вернулась обратно в город, к радости Лидочки, которая ни за что не хотела отступать на Нальчик. «Хочу сама посмотреть на немцев, — весело заявляла она, — больше такого случая — не представится!»

По тракту больше никто не ехал. Наступила совершенная тишина. И столбы дыма тоже улеглись. Как будто все затаилось, затихло, и никого не видно. Папа не позволял выходить из дома: «Сейчас происходит безвластие». Странное чувство — одни, свои, нас бросили, другие, чужие, еще не прибрали к рукам. И мы жили в эти дни в непривычной пустоте.

После полудня на улице послышались звуки большого оживления. Из окон нашей квартиры было видно, как казачки тащили мимо наших окон мешки, чем-то набитые, разных форм и размеров. Им навстречу шли и бежали еще женщины и дети. Какие-то старики везли пустые тачки. И очень торопились. Мы не понимали, что происходит. Пришел к нам наверх наш хозяин в своей новой хрустящей рубахе: «Идите скорее — консервную фабрику не подожгли, не успели, и там полно продуктов, народ все разбирает — не доставаться же немцу!»

Мы с сестрой пошли посмотреть — фабрика была совсем рядом, за углом — небольшое каменное здание за всегда закрытыми воротами. Ворота теперь были раскрыты настежь. Оказалось, что в глубине, за воротами большие склады, сараи. На дворе около построек было полно местного населения: женщины, старички, дети, и они разбирали мешки, банки, ведра, наполненные продуктами. В середине одного из зданий находился огромный бассейн, а в нем густо плавали светло-зеленые огурчики, пахло укропом. Никто не нагибался, чтоб схватить огурчик. Только смотрели — и мы смотрели. Мы пошли к выходу и встретили у ворот нашего партизанского хозяина с очень возбужденным лицом. Около него стояло несколько небольших бочонков. Он выкатил нам под ноги маленький бочонок: «Абрикосовое варенье! Катите домой, барышни! Мамочка спасибо скажет». Мы шарахнулись в сторону, но он буквально вцепился мне в руку и так смешно восклицал: «Катите, катите, а то все немец съест!» И я решила покатить бочонок, благо близко — за углом наш дом.

Мама потом долго вспоминала не то с ужасом, не то с веселым изумлением картину, которую она увидела из окна: «Моя Ромочка катит по дороге бочку, а сама смеется!» Мы долго ели варенье к чаю. Фабрику к концу дня разобрали. Мы больше туда не возвращались. Я только спросила хозяина, забрали ли малосольные огурчики? «А то как же — все до одного! Ох, и вкусные огурчики!»

Целый день после короткого оживления около консервной фабрички стояла гнетущая тишина.

На следующий день, 9-го августа 1942-го года (опять жаркий летний день) продолжалась эта томительная, полная тишина. Где-то шла жизнь, быстрая активная, но уже без нас. Наши студенты шли по горным тропинкам, прятались, пробирались на юг, наверное, и им было страшно, но они активно действовали, боролись и были вместе. А мы — в бездействии, только со своими горькими мыслями.

Мы совсем мало разговаривали — так были подавлены, даже сестра сникла. Я же никогда не видела папы таким печальным и бездеятельным. Вся жизнь его рушилась. После кипучей деятельности последнего месяца — выпуска и попытки вывезти и спасти институт — наступила безнадежность и неизвестность. И папа — затих. Было непривычно это видеть и страшно. Я все пыталась быть поближе к маме, не умела утешить папу — и сама нуждалась в утешении. Хозяин пришел сказать, что Пятигорск взят немцами. Без сопротивления. Скоро они будут здесь. Как передавались сведения так быстро, без радио — совершенно непонятно. Но местные жители всегда знали, где и что происходит, безошибочно. Из города к нам никто не приходил. Мы встречали нашу судьбу — одни. С «партизаном».

НЕМЦЫ В ЕССЕНТУКАХ

Наступило 11 августа. Папа решил, что нечего нам сидеть в квартире, лучше всего сидеть в саду, под алычой. «В доме — опаснее. Вдруг по домам будут стрелять. А в саду мы за кустами скроемся!» Мы доверчиво сели в тени дерева и стали ждать. Все говорили почему-то шепотом. Время тянулось очень медленно. Осторожно, по очереди, бегали в дом, за хлебом, за питьем и возвращались под тень алычи.

Под этой алычой мы закопали наши с сестрой комсомольские билеты. Но не сожгли, а вдруг потребуются.

Хозяин все это время ожидания сидел в своей квартире в нижнем этаже дома, у крытого белой скатертью стола. Мы в окно видели горящую мерцающую лампаду. Хозяин сегодня утром сказал нам, что де вот, наконец, наступает свобода! «Столько лет притворялся. Мы ведь из богатых казаков». Он пошел к тракту, посмотреть не видно ли чего нового.