В дни войны и мира - [29]

Но поскольку погода днем 23 декабря оказалась нелетной, К. Е. Ворошилов и сопровождавшие его Л. А. Щербаков и Л. М. Китаев пересекли Ладогу чуть севернее ледовой автомобильной трассы. Шли по разводьям на канонерской лодке «Пора», а затем уже машинами добирались до Ленинграда.

Попутно замечу, что канонерские лодки типа «Нора» представляли собой не что иное, как небольшие суда, переоборудованные из простых грунтоотвозных шаланд. Но вначале днища этих шаланд, где находились отвальные шлюзы, заварили, сделали палубу, кубрики, артиллерийские погреба, усилили внутренние помещения водонепроницаемыми переборками. Суда оснастили малокалиберными пушками, зенитными автоматами и пулеметами. Вот на таком корабле Климент Ефремович Ворошилов и преодолел Ладогу.

Ну а я в это время… я тоже был в пути. Но добирался до Ленинграда не на канонерской лодке, а машиной. Дело в том, что утром 23 декабря меня вызвал к себе полковник Л. А. Щербаков и сообщил, что он и Л. М. Китаев убывают вместе с маршалом.

— А вам, товарищ Петров, — сказал Л. А. Щербаков, — поручается следующее. Завтра, 24 декабря, получите на вспомогательном пункте управления фронта пакет на имя Климента Ефремовича. В нем некоторые расчеты. Правда, пока они дорабатываются. Но скоро их закончат. Так вот, возьмете двух автоматчиков и вместе о ними погоните машины маршала через Ладогу в Ленинград, в Смольный. — Добавил: — Только будьте осторожны, сегодня первый пробный выход автомашин на лед.

Дорогу в блокадный Ленинград через Ладожское озеро не только ленинградцы, но и все советские люди называли тогда Дорогой жизни. С невероятными трудностями по этой единственной ледовой магистрали переправлялись в блокадный и голодающий Ленинград с Большой земли продовольствие, вооружение, боеприпасы, медикаменты. Каждый метр трассы был полон риска и героизма, потому ее еще называли Дорогой мужества.

Вечером мы спустились на лед у селения Кобона. Быстро наступила ночь. Кругом кромешная темнота. Лишь изредка по сторонам еле различались мерцающие огоньки.

Ехали с опаской. На пути встречались большие разводья — это натворили коварный ветер и вражеские бомбы.

Еще не знают на земле

Страшней и радостней дороги…

Так скажет потом об этой героической трассе поэтесса Ольга Берггольц. Ну а пока…

За рулем нашей машины — бывалый водитель Степан Гаврилович Фомин. Дверцы он приоткрыл. Так, на всякий случай. Чтобы можно было при необходимости быстро выскочить из кабины.

Движемся не равномерно. Когда машины выходят на сухой лед, скорость возрастает. А так ухабы и торосы замедляют движение.

При подходе машин к западному берегу у Шлиссельбурга попали под артиллерийский обстрел противника. Несколько снарядов разорвалось непосредственно на трассе. У образовавшихся воронок регулировщики тут же обозначили вешками объезд. Они, неустанные труженики Дороги жизни, действовали спокойно и четко.

И вот мы уже на земной тверди у населенного пункта Кокорево. После проверки документов на КПП мчимся к городу.

Осажденный Ленинград погружен во тьму. По сторонам много разрушенных и полуразрушенных домов. Изредка встречаются патрули и небольшие группы рабочих. Останавливаем машину и вручаем первым из них наш продпаек и небольшие запасы сухарей. Здесь словно надо: выражение лиц исстрадавшихся людей говорит само за себя…

В Смольном доложил полковнику Л. А. Щербакову о выполнении задания. А затем мы вместе с ним направились к К. Е. Ворошилову. Пожав мне руку, Климент Ефремович спросил:

— Ну как добрались? Не жутковато было пересекать Ладогу?

— Мчали, правда, с открытыми дверцами, но чем дальше, тем уверен нес, несмотря даже на артобстрел, — ответил я.

— Вон даже как! Выходит, получили крещение на ледовой дороге, — кивнул маршал.

Он тут же вскрыл привезенный мною пакет и просмотрел документы. Сделал какие-то пометки и бодрым голосом сказал:

— Ну что ж… Если успеете отдохнуть, будет хорошо. А не успеете… Впрочем, у военного человека всегда должны быть силы в запасе.

Насчет запаса таких сил у Климента Ефремовича было особое мнение: они, говорил он, не истощаются, если боец, командир отдается делу всем сердцем, всей душой. Ну а если у кого-то из нас иногда и сдавали эти силы, маршал тут же старался ободрить душевным словом, шуткой, а то и личным примером стойкости, выдержки и мужества. Важно, чтобы в трудное время не дать себе размагнититься, любил повторять К. Е. Ворошилов. Станет полегче, вот тогда можно и лирикой увлечься. А пока обстановка сложная, военный человек должен оставаться собранным, как говорится, с железными нервами.

И мы старались быть такими.

Получив разрешение на короткий отдых, первым делом разыскал майора Григория Васильевича Сапожникова. Я уже писал, что здесь же, в Смольном, в самом начале войны мы некоторое время работали вместе в секретариате К. Е. Ворошилова. Потом расстались. Мы вернулись в Москву, а Г. В. Сапожников, тогда еще капитан, остался при Военном совете Ленинградского фронта.

Встреча с боевым другом навеяла воспоминания о прошлом. Мы, долго говорили с Григорием Васильевичем о родных и близких, об обстановке здесь, в Ленинграде.