В дни революции - [14]

   Я смотрел на свою должность военного комиссара не как власть, от которой зависит решение тех или иных вопросов, а лишь как на буфер, который должен смягчить взаимные удары, которые могут посыпаться со стороны солдат на офицеров и, иногда, со стороны этих последних на солдат. И вот почему мне хотелось немедленно же войти в гущу войсковой жизни, чтобы предупредить возможные печальные последствия.

   Генерал Ходорович не понял меня и отказал мне в разрешении посещать казармы для бесед.

   Я вполне понимаю его.

   Человек ещё вчера видел во мне государственного преступника, которого департамент полиции, как опасного, решил отправить в далёкую Сибирь. Ещё вчера говорил он мне, что аттестация, данная мне департаментом полиции, весьма нелестна, и получил от меня ответ, что я, с своей стороны, не могу лестно отозваться о департаменте полиции. Ещё вчера он колебался, прежде чем решиться отпустить меня на свободу, и только, учтя возможность насильственного освобождения, решил взять на себя риск выпуска меня на волю. Ещё вчера я был аттестован, как самый "опасный государственный преступник", о котором в присланном ему документе полицейского творчества, после ряда указаний на "явно преступную деятельность", сказано, что "нет оснований ожидать, чтобы полковник Оберучев изменил свои убеждения" после трёхлетнего пребывания вне родины. Ещё вчера всё это было, а сегодня перед ним стоит этот "преступный" тип и настаивает на разрешении пойти ему в казармы и по душам поговорить с солдатами и офицерами. Ясно, что тут что-то неладное и, быть может, опасное для порядка, за который он отвечает.

   И генерал Ходорович не решился дать мне требуемое разрешение.

   Я его понимаю, и ни одной минуты не могу осудить его за этот невольный страх.

   Едва успели кончить с ним беседу, как пришли представители Исполнительного Комитета, -- члены президиума, -- Товарищ городского головы Н. Ф. Страдомский, председатель, и два товарища председателя, присяжный поверенный Григорович-Барский и рабочий Доротов.

   Я присоединился к ним, и мы повели речь о необходимости приказом по округу назначить выборы представителей от солдат и офицеров полков, расположенных в Киеве, и затем собрать этих представителей для выборов из их среды двух офицеров и двух солдат в члены Исполнительного Комитета.

   Долго ломали мы копья. Долго доказывали, что так будет лучше, что в противном случае дело пойдёт захватным порядком, и пройдут митинговые случайные люди.

   Он не решался. Он обещал запросить Главнокомандующего Юго-Западным фронтом, генерала Брусилова, и тогда дать ответь.

   Но время не ждёт. События развиваются, начинаются летучие митинги, собрания случайных людей, и к нам уже приходят офицеры и солдаты, избранные на митингах в качестве делегатов от гарнизона для вступления в члены нашего Исполнительного Комитета.

   Настойчивые указания наши убедили, наконец, генерала Ходоровича, и он решился отдать приказ о выборах.

   Через несколько дней уже состоялись выборы, и мы имели законных, легально выбранных в члены Исполнительного Комитета представителей гарнизона двух офицеров и двух солдат.

   Так постепенно пополнялся наш Исполнительный Комитет.

   Я сказал, что в Исполнительный Комитет и ко мне, как военному комиссару, являлись разные лица. Многие приходили с предложением своих услуг.

   Помню как-то пришёл ко мне молодой офицер, жгучий брюнет, живой, подвижной, горячий. Он лётчик, и предлагает свои услуги, в случае, если для какой-нибудь надобности потребуется вооружённая сила. Он со своими солдатами готов на бронированном автомобиле поддержать новую власть. Сколько жизни и энергии, и веры в новые устои жизни было в этом молодом офицере!

   Его услугами не раз пользовался Исполнительный Комитет, когда были трудные поручения в провинцию. Пусть он иногда горячился и, пожалуй, делал ошибки; но его горячая вера говорила о том, что он искренно предан революции и готов всё отдать за неё.

   И он отдал всё: отдал свою жизнь.

   Это было уже позже. Я был тогда командующим войсками. Он пришёл ко мне встревоженный, задумчивый.

   На фронте, благодаря большевистской агитации, а частью и вследствие ряда других причин, началось разложение. Участились случаи отказа выполнять боевые приказания, ухода частей в тыл и т. п.

   И вот этот полный энергии и любви к родине молодой офицер приходит ко мне и говорит:

   -- Я хочу на фронт. Я не могу оставаться здесь. Там страдает дело защиты страны, а вместе с ней и революции. Помогите мне поехать на фронт.

   Я понял его. Я охотно помог уехать ему на фронт и дал записку к Керенскому, который тогда был на западном фронте, с рекомендацией этого офицера-энтузиаста. Мы горячо расцеловались, и я отправил его, пожелав успеха и удачи. И его использовали немедленно. Его послали комиссаром в армию, и там горячо призывал он войска сражаться и не поддаваться соблазну кажущегося покоя.

   Но не долго пришлось ему поработать на фронте.

   Во время одной из бесед и увещания полка, отказавшегося идти на окопы, солдатская пуля сразила его, и кончились дни жизни молодого революционера, смертью своей запечатлевшего свою любовь к родине и свободе.