В дни революции - [11]

   Мой приход на гауптвахту был каким-то праздником для находившихся там в достаточном количестве арестованных офицеров.

   До них доходили какие-то неясные слухи о происходящих событиях, и они меня, только что пришедшего с воли гражданина, засыпали вопросами.

   Я рассказал им о телеграмме Бубликова, о заседании комитета, о том, что несомненно произошёл переворот, но насколько он прочен, сказать ещё трудно.

   Читатели могут себе представить тот восторг сидельцев гауптвахты, который вызвали мои рассказы, и как долго комментировали мы то немногое, что мог я им рассказать.

   С нетерпением ждали мы следующего утра, чтобы прочитать контрабандой добываемые газеты.

   Настало желанное утро. Принёс под полой служитель газеты, и все набросились на них, как голодные волки на добычу.

   Но велико было наше разочарование. Газеты полны самых мелочных сообщений, никому не интересных, и ни слова нет о самом главном, чего так жадно ждали все. Ничего о событиях в Петрограде, никаких сведений, что там делается, действительно ли произошёл давно жданный, желанный переворот, или то, что так ждали, только мелькнуло, поманило в таинственную даль, возбудило светлые мечты и розовые надежды и вместо зари и радостного утра дало вновь даже не тёмную ночь, а беспробудные сумерки жизни, так опостылевшие уже за долгую жизнь.

   Но велика сила оптимизма, и никогда надежда не покидает людей.

   Так и мы, случайно собравшиеся здесь, кто с фронта, кто с тыла, а кто, как, например, я, и совсем издалека, не теряли надежды, что-то, что по нашему мнению совершилось, уже прочно, и только рутина и инерция старого режима не выпускает ещё на свет Божий во всеобщее сведение только что родившуюся свободу.

   Вот, она пришла, наконец, в сиянии вечной красоты, и для нас, сидящих за решётками, особенно заманчива была она!

   Мы бегло делились впечатлениями пережитого. Я старался путём расспросов получить от офицеров с фронта больше сведений о былых боях, о настроении там, в окопах, в эту зимнюю стужу, в далёких ущельях Карпат и на склонах снежных вершин.

   И тут, в течение нескольких часов, я приобрёл так много сведений о той жизни, которая была скрыта от меня, благодаря удалённости от родины в течение долгого времени.

   Сколько офицеров и солдат, оказывается, в это горячее время томится по тюрьмам и гауптвахтам, находясь долгие месяцы под следствием и в предварительном заключении часто по самым пустячным поводам. Эта растрата живой силы меня поразила больше всего, и глубоко запали мне в душу все рассказы о непорядках на фронте и в армии, как следствие неразберихи в правительственных кругах.

   Наступает утро 3 (16) марта. Мы ждём с нетерпением газет.

   Наконец, приносят номер и, о! радость, мы читаем там о совершившемся перевороте. Читаем и призыв Временного Комитета Государственной Думы и новый состав министерства, и подробности ликвидации и ареста старой власти и иные полные интереса новости дня.

   Надо правду сказать, киевские власти всё-таки даже и в этот день были очень осторожны в своих сообщениях, ибо номер появился с белыми местами, и эти белые места относились не к военным секретам и тайнам, а несомненно к некоторым пунктам внутренней жизни страны, которые почему-то киевская цензура не решилась допустить в печати, хотя в других городах, как оказывается, вести эти были опубликованы.

   Ну, да Бог с ним, простим власти эту излишнюю осторожность. Ведь, всей прежней жизнью и порядком управления она именно была приучена к осторожности, и от старых привычек так скоро не отделываются.

   Акта об отречении Николая в газетах не было, но ясно было, что это вопрос времени.

   Несомненно старый порядок рухнул, и новая власть, объявившая свободу народам России, поведёт страну по новому пути!

   Но мы сидим ещё за решёткой. И я, политический узник последних дней, не только не на свободе, но всё ещё не могу добиться, почему я собственно посажен в тюрьму, и что со мной хотели сделать представители старой полицейской России.

   Приходит комендант генерал Медер.

   Он суетливо обегает камеры и, увидав меня, беспокойно спрашивает, где я помещаюсь. Он не сделал этого ни вчера, ни в день моего прибытия и только сегодня проявил какую-то исключительную заботливость. Он вспомнил, что штаб-офицеры должны сидеть под арестом в отдельной комнате, а я, хоть и отставной, но всё-таки штаб-офицер. И вот, он обеспокоился, как бы мне приготовить отдельную комнату и восстановить нарушенный порядок содержания заключённых, за чем он по долгу службы обязан смотреть. Напрасно я уверяю его, что с молодёжью, с которой я нахожусь в одной комнате вот уже третий день, мне сидеть хорошо, и я не тревожусь и не претендую здесь на особый комфорт. Он не унимается:

   -- Нельзя штаб-офицеру сидеть не в отдельной комнате. Ему полагается отдельное помещение, -- суетливо повторял растерянный генерал.

   Я задал ему вопрос:

   -- Скажите, Ваше Превосходительство, за что я сижу, и почему меня держат под арестом?

   -- Не знаю, это по распоряжению из Петрограда, -- ответил он мне смущённо.

   -- Так будьте добры навести справки, почему я посажен, да кстати принять меры к моему скорейшему освобождению. Ведь, я теперь вижу, что мне сидеть здесь незачем. -- настойчиво заявил я. -- А об отдельном помещении для меня не беспокойтесь. Мне хорошо и с этой молодёжью.