В день первой любви - [2]

Девушка в серебристой юбочке сделала отчаянный прыжок — звук скрипки повис на высокой ноте и тут же плавно опустился вниз, как бы радуясь смелости и успеху гимнастки.

Володя посмотрел в ту сторону, откуда шел звук. Кто этот чародей, о стольком рассказавший Володе? На помосте, едва освещенный снизу, стоял человек. Смычок в его руках то шел плавно, то вдруг начинал метаться, казалось, готовый вырваться из рук. Это его музыка? Нет, не его. Кто-то великий много раньше этого скрипача рассказал людям о жизни: как бывает она сладка и как бывает горька, каким надо быть сильным и смелым, чтобы любить эту жизнь…

Звуки исчезли. Гимнастка спрыгнула на арену. Люди кругом неистово хлопали, Володя тоже хлопал и все смотрел в ту сторону, где только что стоял человек со скрипкой. Человек опустил скрипку, посмотрел вниз, где раскланивалась гимнастка, и сел на стул. Показывали много других номеров, но скрипка молчала. И до конца представления ее не было слышно.

На другой день во дворе только и разговору было, что про цирк. И акробатов вспоминали, и жонглеров, и девушку на проволоке, но больше всего фокусника.

— Ребята, — поинтересовался Володя, — а вы слышали, как играла скрипка?

Никто не слышал. Мишка Басов стал горячиться и уверять, что в рукавах у фокусника сделаны потайные карманы.

Наверно, с того самого дня Володя Метелев заболел скрипкой.

Мать поначалу и слышать не хотела: надо же, что придумал, какая еще скрипка! Но Серега Щеглов, сосед, игравший на гитаре все знакомые песни и вальсы, твердо сказал: «Да вы что, дорогие товарищи! Может, у человека талант, а вы губите! В разрезе текущего момента это в корне ошибочно». Мать послушалась. Стали копить деньги на скрипку. Володя тоже помогал как мог: на кино, на мороженое или ситро не просил, даже от новых брюк отказался.

Шли годы. И вот уже Володя в музыкальном училище и старый, седой педагог хвалится перед коллегами успехами Володи: «Очень талантливый! Большой музыкант растет!» Мать не знала что и думать: «Куда это ее среднего сына повело — к добру ли?»

Игорь Игоревич приехал в город из Котласа. На нем старомодный черный пиджак с жилетом, галстук «бабочкой», белые манжеты из рукавов высовываются. Говорили, что когда-то он считался большим скрипачом, концерты давал, в Ленинграде будто бы его и теперь помнят. Но что-то случилось — и он оказался на Севере. Теперь вот, спустя сколько-то лет, к ним в город приехал, стал преподавать в музыкальном училище. Володю, как наиболее способного студента, сразу же перевели к Игорю Игоревичу.

Первый урок у нового учителя Володе запомнился.

— Играть мы сегодня не будем, — сказал Игорь Игоревич, вглядываясь в ученика. — Впереди у нас много времени. Наиграемся. Мы сегодня будем разговаривать.

Володя кивнул. Стал думать, куда учитель клонит.

— Ты любишь свой город?

— Да.

— Ты здесь родился?

— Нет.

— Значит, ты такой же приезжий, как и я?

— Не знаю, — смутился Володя. — Я родился недалеко отсюда, в семи километрах, в поселке.

— Семь километров — это рядом, это близко… Можно сказать, что ты родился здесь…

Голос у Игоря Игоревича был тихий, глаза глядели внимательно. Володя рассказал о себе: кто был отец, как он погиб, где работает мать, сколько лет Алексею и Коле. Рассказал о доме, где вечерами во дворе собираются его обитатели, и даже о том, что в ограде около церкви мальчишки играют в футбол и часто бьют стекла в церковной сторожке. Неожиданно и в то же время естественно возник вопрос: «Чего же он, Володя, хочет в жизни?» Никто никогда не ставил перед Володей такого вопроса. Хотя в душе у него, как у каждого юноши, таился, жил, постоянно обогащаясь новыми мечтами, свой особый мир, который он сам же и строил. Но это было такое сокровенное, что вслух говорить о своих фантазиях он никогда не решался. Конечно, он мечтает о большой музыке. Но хватит ли сил? Володя чуть было не проговорился, что пытается уже давно сочинять музыку, что дома у него есть заветная тетрадь с названием «Песий без слов». Он чуть не сказал об этом, но вовремя спохватился и, чтобы перевести разговор на другую тему, стал говорить, как относятся дома к его занятиям — мать молчит, а старший брат не принимает всерьез музыкантов. Тут же Володя пояснил, чем вызвана такая точка зрения: никто из близких не занимался музыкой профессионально. Они умели сплавлять лес, ковать железо, слесарничали на заводах, строили дома, Алексей вот стал шофером. Они и инструментов-то порядочных не видывали. Гитара, гармошка, балалайка — это вот они знали.

«Слушай, маэстро Паганини, сыграй-ка нам барыню!» — вспомнился Володе насмешливый голос Алексея. Вот-вот, на барыне они проверяли его мастерство: сумеешь, — значит, оцепят и тебя, и твою скрипку.

На уроках сольфеджио Володю и других учеников заставляли петь разные упражнения — для развития слуха и ритма. Иногда пели такими голосами, что мяуканье кошки и то казалось приятнее. Учитель же на голос не обращал внимания: лишь бы чисто выводил ноту, не фальшивил. У Володи голос тоже так себе, но имелась еще и дурная привычка: к сочетаниям звуков, которые изображали ноты, прибавлял иногда свои — для красоты. Старичок, их учитель, вскидывал тогда узкое личико в массивных роговых очках, барабанил пальцем по клавише, будто бил в набат: «Метелев, Метелев, не увлекайтесь, пойте то, что написано!» Володя пел, что написано. Но и в этюдах, которые задавал ему учитель, когда разучивал их, тоже любил внести отсебятину: то флажолет пустит, хотя его в нотах нет, то подыграет в другом месте октавами — тоже для красоты. Конечно, на уроке он таких вольностей себе не позволял — играл то, что было написано в нотах.