В дебрях Индии - [142]

— По какому праву, мой добрый Максвелл? По какому праву? И ты еще спрашиваешь, неблагодарный, ты не видишь, что по своему расположению к тебе я желаю избавить тебя от опасности быть расстрелянным за то, что ты предал тхугам своего полковника со всей семьей, так как хотел занять его место.

Максвелл понял, что никакие увертки не помогут ему больше и дал увести себя, как бык, не сознающий, что его ведут на бойню.

— Полно, мой друг, мужайся! — сказал ему Барбассон, передавая его в руки Рамы и Нариндры.

Затем провансалец обратился к Сердару и указал ему на тхугов, сидевших на корточках.

— Не стоит вести этих в Нухурмур, не правда ли?

Сердар наклонил голову в знак согласия. «Две проклятые души Кишнайи», по выражению Анандраена, который захватил его Диану, и Мэри, и молодого Эдуарда, и благородного Лайонела Кемпбелла… У него не было для них жалости в сердце.

— Не беспокойтесь, мои ягнятки, — сказал им Барбассон, — вы и так хороши, как есть.

Он взял револьвер и пулей размозжил голову тхугу, сидевшему ближе к нему. Второй тхуг моментально вскочил на ноги.

— Получай и ты! — крикнул Барбассон.

Раздался выстрел, и тхуг с размозженной головой упал рядом со своим товарищем. Зловещий исполнитель правосудия одним ударом ноги отправил в пропасть обоих негодяев.

Максвелл при виде такой быстрой казни упал без сил на руки своих проводников. Поблизости протекал ручеек; Барбассон наполнил свою шляпу водой и брызнул ему в лицо. Ощущение холода сразу привело капитана в себя.

— Полно, мужайся! — сказал ему Барбассон. — Это ничего, свежей водицы тут немного… В озере у Лакхнау несравненно больше… Не дрожи так, твой черед еще не наступил. Офицер ее величества заслуживает большего… К тому же надо сначала объясниться и свести счеты, которые ты забыл. Ты знаешь пословицу: «счет дружбы не портит». Ты и сам ведь не захочешь уйти, не подведя итогов?

Маленький отряд вошел в Нухурмур.

— Ну-с, что мы сделаем с ним? — спросил Сердар. — Бесполезно разыгрывать комедию правосудия с этим презренным. Существа такого рода стоят вне закона и даже вне человеколюбия. Я, по крайней мере, отказываюсь от этого. Как подумаю только, что он уведомил Кишнайю о прибытии моей сестры и ее семьи в Бомбей, а также о поездке их в Нухурмур!.. Вся кровь закипает в моих жилах, и я нахожу, что смерть — слишком легкое наказание для этого чудовища.

— Сердар, — отвечал Рама-Модели, — в один прекрасный день он велел расстрелять под стенами Хардвар-Сикри две тысячи людей, и в то время, когда он командовал расстрелом, слышны были крики грудных детей, лежавших у груди своих матерей;[30] после четвертого выстрела артиллерийской батареи, изрыгавшей картечь на толпу людей, все крики прекратились, но в первом ряду среди трупов находился старик, который был только ранен; он встал и просил помилования… Только он избежал смерти. Среди солдат послышались взволнованные крики «Помиловать! Помиловать!» Но человек, который командовал, повернулся к ним и спросил: «Кто смеет говорить здесь о помиловании?» С ним была одна из тех собак, которые водятся в Англии. Он сказал этой собаке, указывая на старика: «Пиль, Том! Пиль!» — и собака прикончила старика. Этот старик, — продолжал Рама глухим от волнения и гнева голосом, — этот старик был мой отец, Сердар! Отдай же мне убийцу моего отца для достойной мести!

— Человек этот принадлежит тебе, — отвечал Сердар. — Я не чувствую никаких угрызений совести из-за того, что не защищаю его от твоей мести. Совершай правосудие за Чинсуру, Хардвар-Сикри, Лакхнау!

И, обернувшись к своим спутникам, Сердар сказал им:

— Друзья мои, солнце сядет через час, нам пора к развалинам Карли. Разрушим логово разбойников. Мы можем не поспеть туда, чтобы спасти жизнь и честь несчастных, которые так много настрадались и так близки мне.

— Если я не нужен тебе, Сердар… — начал Рама-Модели с мрачным видом.

Сердар понял. С минуту он колебался, но чувство великодушия скоро отошло на задний план… Что мог ответить он старинному спутнику своих трудов, своих страданий, своего изгнания в тот час, которого тот с таким нетерпением ждал, чтобы отомстить за своего отца и тысячи невинных жертв, окончивших свою жизнь в ужасных пытках?.. Максвелл оставил за собой целое море крови… Сердар отказался от него, но все же, желая снять с себя нравственную ответственность, ответил:

— Я увожу Сами, ты будешь охранять Нухурмур.

Сердар и его спутники удалились… В пещерах остались Нана-Сахиб в своих апартаментах и Рама-Модели со своим пленником. Тишина, наступившая после ухода авантюристов, производила мрачное, зловещее, ужасное впечатление… Тишина, которую не нарушал ни единый звук извне… Тишина погребального склепа!

Максвелл, почувствовавший себя несколько более уверенным, когда увидел, что остался один на один с индусом, тоже поддался влиянию этой ужасной тишины… Он стоял под каменным сводом, в узком проходе, слабо освещенном тусклым светом закоптевшей лампы, которая стояла на земле, загоняя все тени на потолок и придавая им самые причудливые формы… Тени эти двигались при мелькающем свете лампы, точно мстительные призраки.