В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя) - [4]

И предложил он мне работать сообща так: я должен достать товар, а он в улусе наймёт верблюдов.

– Денег у меня мало! – говорю.

Он ушёл огорчённый. Дней пять спустя пришёл опять и показывает мне старую китайскую книжку.

– Вот, – говорит, – здесь написано, где найти деньги, чтобы купить товар и снарядить караван.

Я повертел книжку.

– Ничего не понимаю, по-китайски читать не умею. Объясни толком.

Лобсын показал мне последнюю страницу. На ней что-то нарисовано и сбоку написано на тибетском языке.

И написано, говорит, вот что: «Горы Джаир, старый рудник, здесь закопано золото».

– Я знаю, что в горах Джаир были золотые рудники. Сам могу написать такое, – говорю ему.

– Нет, – отвечает, – тут и место указано точно. Вот, смотри. Нарисована китайская фанза; от одной стены её идёт стрелка к надписи насчёт золота, а от крыши в две стороны идут стрелки к горным вершинам. По этому рисунку можно найти фанзу, в которой золото спрятано.

– Откуда достал ты эту книжку?

– У отца взял. Вспомнил, что у него во время дунганского восстания спасался китайский чиновник, бежавший от дунган из Джаирских гор. Жил он у отца лет пять, всё ждал, когда восстание кончится, да так и умер, не дождавшись. Он говорил, что на руднике у него осталось золото. Это его книжка. Я тогда учился у лам, и отец велел мне написать по-тибетски об этом золоте. «Покажи, научился ли тибетской грамоте?» Вот я и вспомнил об этой книжке и нашёл её. Не поможет ли она приятелю Фоме, думаю.

– И ты уверен, что там в горах у какой-то фанзы золото закопано?

– Наверно так. Для чего китаец берёг эту книжку и отцу велел хранить её? – «Пригодится тебе когда-нибудь, как настанет мирное время», – сказал он как-то.

– Золото, пожалуй, было закопано, но давно уже взято, дунгане искали, горнорабочие вернулись за ним. А фанза-то, наверно, сгорела или развалилась.

– Чего ты боишься? – рассердился Лобсын. – Судьба тебе клад посылает в самое нужное время, а ты сомневаешься. Поедем, поищем. Работа твоя кончена, делать тебе нечего. Я приведу коня, возьмём припасу на неделю. Я дорогу знаю, старый рудник недалеко от нашей джайляу (так летняя кочёвка называется).

– Ну, ладно, убедил! – говорю ему. – Приедет новый приказчик, сдам ему лавку и товар, тогда буду свободен и поедем твоё золото искать. Наведайся через две недели.

Недели не прошло, – прибыл новый приказчик и привёз пять телег с московским товаром из Зайсана – города, откуда хозяева перевели его мне на смену. Ну и склоку он завернул мне. Весь товар, оставшийся у меня в лавке, он собственноручно перемерил, моим записям не поверил. Даже штуки с московским ярлыком, нетронутые, на выбор проверял. Аршин тридцать недостачи у меня обнаружил, и пришлось мне полностью заплатить за них. Квартиру, которую я занимал при лавке, велел освободить, хотя другая рядом, где жил подручный, которого я уже уволил, была свободна.

– Не полагается, чтобы при лавке жил посторонний человек, – объяснил он. – Или нанимайтесь ко мне в подручные сопровождать караван, или выселяйтесь.

Пришлось мне перебраться по знакомству в плохонькую фанзу во дворе одного китайского купца.

Едва мы покончили все дела по сдаче остатков, приехал Лобсын и насилу разыскал меня на новой квартире. Зашёл ко мне в фанзу и говорит:

– Вот ты где приютился, Фома! Грязно, темно, очага нет, окна нет, кровать на кан поставил от тесноты. Видишь, так жить нельзя, нужно поехать и счастье своё искать. Запас готов ли?

Я за это время уже заготовил сухарей и баурсаков[3] на 10 дней, кирпич чаю, топлёного масла, сахару. Наскоро собрал одежду. Лобсын привёл мне хорошего коня. Привязали за сёдлами весь припас. Я взял двустволку с патронами и револьвер на всякий случай. Котелок, чашки, конечно, и каёлку, чтобы землю ковырять.

Выехали из города на восток по дороге в Дурбульджин степью по долине реки Эмель. Местность здесь такая: на севере слева по дороге темнеет хребет Тарбагатай, гребень у него ровный, склон на юг крутой, весь зелёный от кустов; снегов на вершинах нет. На юге подальше хребет Барлык ступенями поднимается, на них леса темнеют, а вдали на главной цепи Кертау белеют снега. Широкая долина Эмели ещё зеленеет, лето вначале, трава не выгорела. Впереди долину замыкают горы Уркашара, тоже зелёные, крутые. Простор, солнце печёт, небо чистое, жаворонки взлетают, заливаются.

Ехали мы то шагом, то хлынью до заката. Ночевали на речке Маралсу; она из гор Уркашар бежит, в Эмель впадает. Вдоль неё лужайки, хорошая трава. Стреножили коней, отпустили на корм, собрали аргалу, развели огонёк, сварили чай, закусили. Стемнело. Мы коней привели, возле себя к колышкам привязали, травы на ночь нарвали им немного и легли спать. Я, конечно, городской житель, сильно устал, целый день в седле, ноги ломит, уснуть не могу. Лежу с открытыми глазами и любуюсь; небо чистое, звёзды мерцают, друг с другом перемигиваются. И всё это, как учёные люди полагают, солнца, подобные нашему, а вокруг них незаметные глазу планеты кружатся, и какие-то живые существа на них обитают. Но я издавна при виде звёздного неба о великой загадке мироздания подумывал. И начинаешь соображать, где же тот рай, о котором попы рассказывают, где он приютился – на звезде или на планете? Звёзды – это солнца, на них должно быть страшно жарко, там уж скорее мог бы быть ад для грешников, где их поджаривают, А рай, может быть, на какой-нибудь планете? Но все они страшно далеко. Ведь до нашего солнца считают сотни миллионов вёрст. Сколько же времени души умерших должны лететь до рая или ада – целые столетия? И начинаёшь сомневаться в достоверности библейского сказания о сотворении мира, о всемогущем и вездесущем творце. И вспомнил я своего отца, который был неверующим, и попа, который изредка приезжал в нашу глухую деревню из далёкой станицы для похорон, крестин и бракосочетаний, но к нам не заходил и называл отца безбожником. Отец говорил, что если бы на небе был всеведущий и вездесущий творец, он не потерпел бы, чтобы на сотворённой им грешной земле происходило столько преступлений и господствовало неравенство людей.