В дебрях Атласа - [9]

— А решетка?.. Пожалуй, заметят.

— Не беспокойся. Нас сторожит Рибо.

— Рибо?.. Да, Рибо еще лучше других. Он по виду свиреп, а человек добрый.

Штейнер еще постоял минуту и повернулся к двери, наклонив голову.

— Прощайте, господин граф. Больше не увидимся.

— Напрасно ты задумал такую глупость, — сказал магнат участливо. — Лучше беги. Советую тебе я, магнат твоей родины, сын Дуная.

— Нет, господин граф, я уже сказал вам: не видать мне ни нашей пушты, ни нашей реки. В смерти найду забвение. Если вам когда-нибудь удастся увидать нашу родину, вспомните, что на берегу большой реки живет старуха, Марица Штейнер. Скажите ей, что сын умер в Алжире, сражаясь с кабилами.

Он направился к двери неровным шагом; граф окрикнул его:

— Штейнер!

Геркулес повернулся; он был бледен как смерть.

— Подойди сюда, — позвал его магнат, протягивая ему руку. — Дай руку.

Штейнер отшатнулся.

— Палач не может пожать руки благородного мадьяра, — сказал он со слезами.

— Говорю, пожми. Я, твой земляк, отпускаю тебе в эту минуту все, в чем ты виноват, и не по своей воле.

Штейнер бросился к руке магната, но вместо того чтобы пожать ее, горячо поцеловал.

— Благодарю вас, граф. Мне кажется, я поцеловал всю Венгрию, — сказал он.

Он хотел отворить дверь, но она оказалась заперта.

— Ах он, проклятый! Он запер меня, чтоб я вышел не прежде, чем покончу вас. Только он не знает Штейнера.

Он налег на дверь, и она с шумом отворилась: замок отскочил. Вся казарма задрожала, будто от землетрясения. Часовые у входа закричали:

— К ружью!

Больные в лазарете звали на помощь, думая, что дом рушится. Только тосканец помирал со смеху.

В коридорах несколько минут слышались крики, проклятия и звон посуды, ударявшейся о стены.

Затем минутная тишина, и громкий выстрел.

Штейнер сдержал слово: он пустил себе заряд прямо в сердце.[14]

IV Звезда Атласа

Прошло несколько минут после выстрела, глубоко поразившего если не тосканца, то магната. В дверях, отворенных мадьяром, показался человек. То был сержант Рибо.

— Адская ночь! — сказал он входя. — Люди стреляются, земля трясется, дверь в карцер настежь. Магнат встал.

— А это вы, Рибо? — сказал он. — Я вас ждал.

— А я, граф, не мог дождаться, когда можно будет пойти к вам. Я боялся, что варвар Штейнер переломает вам все ребра. Вахмистр обещал ему бутылку коньяку, если он вас совсем искалечит.

— А кажется, этот Штейнер себя искалечил, — заметил тосканец.

— Да, дружище, пустил себе пулю прямо в сердце и вряд ли выживет.

— Бедняга, — прошептал Михай, — разве он жив?

— Да, пока, — отвечал сержант, притворяя, как мог, разбитую дверь. — Но я пришел к вам не затем, чтобы говорить об этом человеке, но чтобы извиниться за свою давешнюю грубость. Вахмистр грозил, что посадит в колодки, если я не заставлю вас бегать по-настоящему.

— Вы хороший человек, Рибо, — сказал магнат. Унтер-офицер грустно улыбнулся.

— Несчастный я, — сказал он вздыхая. — И я из провинциальных дворян и был, может быть, не беднее вас. Но все у меня прошло между рук, и я поступил в легион, когда мне оставалось только пустить себе пулю в лоб. Но что теперь вспоминать грустное прошлое! Теперь я только сержант Рибо… И баста!

— И стараетесь спасти несчастных, которых военный трибунал намеревается переправить через Стикс в барке негодяя Харона, — перебил его тосканец.

— Да, если смогу, — отвечал сержант. Он вопросительно взглянул на магната.

— Да, Рибо, — сказал мадьяр, — надо дать знать Афзе или ее отцу; я поклялся, что в Алжир не попаду.

— Что может сделать для вас Афза? Вряд ли ей вызволить вас отсюда.

— Об этом не заботьтесь, Рибо; мы уйдем, когда захотим.

— Вы нашли напильник под нарами?

— Напильник нам ни к чему.

— А решетка? Вам один только выход — в окно; у дверей двое часовых.

— Вот мы и вылетим через решетку.

Сержант пожал плечами, выражая сомнение.

— Мадьяры колдуны — я это знаю, только это уж слишком, — сказал он наконец.

— Колдуном был несчастный Штейнер. Но я рассчитываю на вашу честность, что вы не выдадите наш секрет.

— Понимаю! Этот носорог перед смертью захотел сделать доброе дело… Счастье, что решетки не тронуты и что никто, кроме меня, не зайдет сюда. Неудачная мысль пришла вахмистру выбрать именно меня. Он ведь считает меня людоедом или, по крайней мере, сенегальской скотиной.

— Он сам скотина, — сказал тосканец. — Я знал это раньше и говорил графу.

Рибо улыбнулся.

— Не видывал я такого весельчака, как вы, — обратился он к тосканцу. — Смерть перед ним, а он все смеется.

— Ах, тысяча жареных скатов! Пока Харон еще не перевез меня через черную речку, я жив и, стало быть, еще имею надежду со временем опорожнить на холмах родной Тосканы несколько бутылок того вина, на которое Арно точит зубы издалека, а достать не может.

— Просто бес какой-то! Удивительный народ эти итальянцы! — решил сержант.

Затем, обращаясь к магнату, как будто чем-то озабоченному, он сказал:

— Завтра на заре пойду на охоту и пройду мимо дуара[15] Хасси аль-Биака. Что сказать Звезде Атласа?

— Что я в карцере и военный трибунал меня расстреляет, — ответил магнат.

— Больше ничего?

— Афза знает, что делать. Она девушка умная, а отец ее человек решительный. Ступайте, Рибо, спасибо.