В дебрях Африки - [148]

24 мая дневали, и я воспользовался этим случаем, чтобы послать два отряда для осмотра тропинок; мне хотелось иметь общее понятие о местных путях, чтобы лучше сообразить, который для нас удобнее.

Первый отряд пошел на юг, слегка отклоняясь к востоку, и наткнулся на горсть туземцев племени баундве, о которых мы знали, что они-то и есть коренные обитатели здешних лесов. Это было приятное открытие, потому что мы полагали, что все еще находимся в Утуку (так называется восточный берег Семлики), т. е. во владениях Каба-Реги.

Баундве говорят на своем языке, нам не известном; но они немного понимают наречие киньоро, и мы узнали, что Рувензори у них называется Бугомбоа, что уара-суры и пигмеи батуа их злейшие враги и что первые из них (уара-суры) рассеяны по лесам отсюда на юг, но много западнее.

Другой отряд пошел на юго-запад и достиг узкой полосы открытой равнины, отделяющей предгорья Рувензори от леса. Люди с восторгом говорили об изобилии там съестных припасов, но прибавили, что местное население очень воинственно и враждебно. Вооружение у них такое же, как у остальных лесных жителей, но женский убор отличается железным ожерельем, к которому приделаны маленькие подвески: одни формою похожи на пузырьки, а другие имеют на концах тонкие полоски металла, скрученные спиралью.

Другой короткий переход через два с четвертью часа привел нас в селение, состоявшее из тридцати девяти круглых хижин с коническими кровлями и очень тщательно сделанными входными дверями, которые были разукрашены треугольниками красного и черного цвета. Поблизости от этой деревни во множестве росли гвинейские пальмы.

На следующий день мы вышли из лесу и остановились в луговой полосе, в селении Угарама, под 0°45 49" северной широты и 30°14 45" восточной долготы. Тропинка вела нас вдоль узкого гребня лесистых холмов, по обеим сторонам которого тянулись ложбины глубиною до 100 м, совершенно наполненные гигантскими деревьями. Здешние луга были покрыты не такой короткой и сочной травой, как, например, на роскошных пастбищах Кавалли, а грубыми исполинскими злаками вышиною от 2 до 5 м.

На этой стоянке снова появился египтянин Хемдан; ему, как видно, жутко показалось одиноко умирать в лесу, и он раскаялся в своей глупости.

К этому времени мы успели уже проникнуться сознанием того, до какой степени нам будет трудно изо дня в день ладить с людьми, вверенными нашим попечениям. Как ни низко ставил я их в прежнее время, но теперь они в моем мнении упали ниже нуля. Словами их пронять невозможно, никакое красноречие не в силах пробить их тупые головы. Они имели обыкновение, поднявшись на рассвете, устремляться вдоль по тропинке и в течение одного часа итти довольно быстро, потом останавливались, разводили огонь, стряпали, ели и покуривали, вели нескончаемые разговоры, а когда подходил арьергард и побуждал их двигаться дальше, они начинали искоса поглядывать, строить гримасы и бормотать свои сетования на жестокости, претерпеваемые ими от неверных. Чуть не каждый день мне приходилось выслушивать их жалобы то на капитана Нельсона, то на лейтенанта Стэрса. Тот или другой непременно обвинялись в излишней требовательности или в надменности. Мудрена было втолковать им, что офицеры исполняют лишь приказание своего начальства, и все это делается с единственною целью спасти их самих от стрел и копий туземцев и помешать им сбиться с дороги. Они не могли понять, что чем раньше придут в лагерь, тем это будет для всех удобнее, а короткие переходы в какие-нибудь два-три часа не уморят даже ребенка; что хотя, с одной стороны, мы обязались беречь их, но, с другой — надо же пощадить и занзибарцев, которые вместо двух или трех часов вынуждены проводить в пути по десяти часов, все время неся вьюки на головах. Они не понимали моей обязанности заботиться также и о том, чтобы мои белокожие сподвижники не выбивались из сил на дожде, в грязи, в сырости, оказывая услуги людям, которые не понимают даже того, что им самим же выгоднее пройти кряду 6 — 8 км до лагеря и потом часов двадцать в сутки отдыхать. Эти вялые и плаксивые люди, не умевшие с пустыми руками пройти пешком от двух до трех часов в день, — были все желтокожие египтяне; те, у которых под кожей было хотя бы немного черного пигмента, очень редко жаловались; а совсем черные, так же как и совсем белые люди, не жаловались решительно никогда.

У египтян и их прислуги было такое множество младенцев и вообще ребят, что в тех случаях, когда лагерь был расположен потеснее, как, например, на узком гребне холма, ночью спать было совершенно невозможно. У этих крошек, должно быть, натура была очень раздражительная, потому что подобного отчаянного и беспрерывного рева я никогда не слыхивал. Тоненькие чернокожие и сухощавые желтые младенцы взапуски упражняли свои легкие с вечера далеко за полночь, а потом часу в четвертом утра снова принимались за дело и всех решительно пробуждали, так что со всех сторон слышался писк и рев детей и ворчание взрослых.

Наши занзибарцы решили, что мужчины из Экватории, хотя, может быть, и отличные отцы семейства, но очень плохие солдаты. Египтяне так давно привыкли своею численностью и превосходством своего оружия подавлять туземцев, что теперь, когда их стало меньше, у них явилось отчаяние, что они никогда не дойдут до мирных стран. И вместе с тем они так мало дисциплинированы, так грубы и высокомерны, что из самых миролюбивых туземцев наживают себе мстительных врагов.