В дебрях Африки - [42]

– Вы поедете теперь, – сказал он ему, – вдоль разливов Белого Нила, по так называемым суддам. Заторы из растений и листьев, наносимых течением и скопляющихся в мелких местах, не дают там реке течь свободно, и она образует обширные болота, полные всяких миазмов. Лихорадка свирепствует там, не щадя даже негров. Остерегайтесь особенно ночевать без огня на голой земле.

– Мы хотели бы поскорей умереть, – ответил почти со стоном Стась.

Миссионер, как мог, постарался успокоить и ободрить мальчика и поддержать в душе его надежду.

Стась пробовал не только просить милостыню, но и работать. Однажды он увидел, как толпы людей трудились на площади молитвы. Он присоединился к работающим и стал носить глину для забора, которым должна быть окружена площадь. Рабочие смеялись над ним и толкали его, но к вечеру старый шейх, наблюдавший за работой, дал ему дюжину фиников. Стась был очень рад этой плате, так как финики и рис составляли единственную здоровую пищу для Нель, а их было всего труднее получить в Омдурмане.

Он с гордостью принес их маленькой сестричке, которой отдавал все, что ему удавалось получить. Сам же он питался всю неделю почти одной только дуррой, которую он тайком отнимал у верблюдов. Увидев любимые плоды, Нель очень обрадовалась, но хотела непременно поделиться со Стасем. Поднявшись на цыпочки, она положила ему руки на плечи и, подняв головку, стала смотреть ему в глаза и просить:

– Стась! Съешь половину, съешь!..

– Я уж ел, ел! Ух как я наелся! – ответил Стась и хотел было улыбнуться, но тотчас же прикусил губы, чтобы не расплакаться, так как просто-напросто был голоден.

Он рассчитывал завтра опять пойти на заработок. Но случилось иначе. Утром пришел музалем от Абдуллаги и объявил, что верблюжья почта ночью отправляется в Фашоду; халиф приказал, чтоб Идрис, Гебр, Хамис и оба бедуина готовились с детьми в путь. Гебра поразил этот приказ; он заявил, что не поедет, потому что брат его болен и некому за ним смотреть; а если бы он даже был здоров, то они все равно решили остаться в Омдурмане.

Но музалем ответил:

– У Махди одна только воля, а Абдуллаги, его халиф и мой господин, никогда не меняет своих приказов. За братом твоим будет смотреть невольник, а ты поедешь в Фашоду.

– Так я пойду сам и скажу ему, что не поеду.

– К халифу ходят только те, кого он сам хочет видеть. А если ты силой ворвешься к нему без позволения, тебя выведут на виселицу.

– Аллах акбар! Так скажи мне просто, что я невольник.

– Молчи и слушайся приказаний, – ответил музалем.

Суданец видел в Омдурмане виселицы, которые ломились под тяжестью повешенных и каждый день, по приговорам сурового Абдуллаги, отягчались новыми телами. Он страшно перепугался. То, что сказал ему музалем, что у Махди только одна воля, а Абдуллаги только раз отдает приказание, – повторяли все дервиши. Нечего было делать, – надо было ехать.

«Не видать мне больше Идриса!» – думал Гебр.

И в его свирепом сердце таилась все-таки кое-какая любовь к старшему брату; при одной мысли, что он должен оставить его, больного, он впадал в отчаяние. Напрасно Хамис и бедуины убеждали его, что в Фашоде, может быть, будет лучше, чем в Омдурмане, и что Смаин наверное наградит их щедрее, чем халиф. Никакие слова не могли смягчить горя и озлобления Гебра, которые он вымещал главным образом на Стасе.

Этот день был для мальчика буквально мученический. Ему не было позволено пойти на рынок, так что он не мог ни заработать, ни выпросить что-нибудь у добрых людей. Все время ему приходилось работать, как невольнику, при вьюках, приготовляемых в дорогу. Он делал это из последних сил, так как от голода и усталости ужасно ослабел за последний день. Он был уверен, что умрет в пути, – если не под корбачом Гебра, так от изнурения.

К счастью, грек, у которого было все-таки доброе сердце, пришел под вечер навестить детей и проститься с ними и принес с собою разные припасы для дороги. Кроме того, он дал им несколько порошков хинина и немного стеклянных бус. Узнав о болезни Идриса, он сказал Гебру, Хамису и бедуинам:

– Знайте, что я прихожу сюда по приказанию Махди.

А когда, услышав это, они поклонились ему до самой земли, он продолжал:

– Вы должны смотреть, чтоб дети были сыты в дороге, и вообще хорошо обходиться с ними. Они дадут отчет Смаину о том, как вы с ними обращались, а Смаин напишет об этом пророку. Если здесь получится какая-нибудь жалоба на вас, то следующая почта привезет вам смертный приговор.

Новый поклон был единственным ответом на эти слова. Лица у Гебра и Хамиса были похожи на морды собак, которым надели намордники.

Грек приказал им удалиться, а сам обратился к детям по-английски:

– Я все это выдумал: Махди и не думал давать никаких новых приказаний относительно вас. Но раз он велел, чтоб вы отправились в Фашоду, так надо, по крайней мере, чтоб вы могли доехать туда живыми. Я рассчитываю, что ни один из этих людей не увидит до отъезда ни Махди, ни халифа.

Потом он обратился к одному Стасю:

– Я сердился на тебя и теперь еще не могу простить тебе твоей выходки. Ты знаешь, что ты чуть меня не погубил? Махди разгневался и на меня. Чтоб снискать его прощение, мне пришлось отдать Абдуллаги значительную часть моего имущества. Да и то еще я не знаю, надолго ли я в безопасности. Во всяком случае, я не смогу больше помогать пленникам так, как я помогал до сих пор. Но мне жаль вас, а особенно ее, – он указал на Нель. – У меня есть дочка одних лет с ней… и я люблю ее больше, чем свою жизнь… Ради нее я сделал все для вас… Ее зовут так, как и тебя, моя малютка. Если бы не она, я предпочел бы тоже умереть, чем жить в этом аду.