В чертополохе - [17]

— Шинкарь дал за твои двести фунтов. Буза что надо, маузер! Я ведь догадалась, что рыжий велит проследить Ивана. — И она, смахивая слезы, протянула Олегу пистолет. Он быстро осмотрел его, сунул в карман брюк.

— Хороша игрушка! — И спохватился: — Где же ты пропадала четыре часа?

— У меня с этими… свои счеты! Я тоже не люблю в долгу оставаться. Вот он и получил сливу! Куда уходить будем?

— Из миста треба сматываться. Айда до моей титки, вона фатова бабуся, — предложил Бойчук. — Житуха там буде хороша, декокту хватае, тилькы мабудь прийдется завьязаты. Ридно мисто…

Шли они задами. Утром были уже далеко за городом.

Направились в сторону Залещиков, на север. О переходе границы с Румынией нечего было и думать, опасно было даже к ней приближаться. Шли полями, лугами, перелесками. Потом весь день просидели в стоге соломы, а вечером свернули в лес. Декабрь давал о себе знать; шумел в кронах деревьев студеный сиверко, срывая с дубов последнюю листву, а на перевалах пронизывал путников насквозь, прерывая дыхание и не давая идти. После полуночи повалил снег. Продрогнув до костей, они начали разводить костер и греть «чай». «Заваркой» был леденец, случайно оказавшийся в сумке Анки. Они пили по очереди из котелка горячую воду, крякая от наслаждения.

«Такого вкусного чая вроде еще не пил!» — думал Чегодов,

— Добрый чай, смачный! — подмигнул Бойчук. — Такого ще не пыв.

Небо заволокло тучами, ветер приутих, снег падал густо и бесшумно. И если в прошлую ночь они шли, ориентируясь по звездам, то теперь приходилось положиться на интуицию Бойчука, который вел как проводник. И каждый раз, когда они останавливались, чтобы передохнуть, Чегодов по расположению крон деревьев, по моху и прочим признакам убеждался, что они идут точно на север.

К утру дотащились до какой-то деревни и забрались в овин, в самый дальний угол сеновала. Там улеглись и, прижившись друг к другу, крепко заснули.

Олег проснулся, когда скрипнула дверь овина, и тихонько растолкал спутников.

— Мамо! Тут ктось був. Дывысь на дрьбыни слид, и парфумом пахне!

— Почкай, сыну, зараз я пиднымусь, — и полезла по приставленной к люку лестнице на сеновал, огляделась, сбросила на пол две охапки сена.

— Нема тут никого, — и спустилась вниз.

«Какая оплошность, — рассердился на себя Олег, — Я лез последним и не стер грязь с перекладин лестницы! И как этот мальчуган унюхал духи?»

— Мама, и учора не их шукалы москали?

— А бог их знайе! Сбирай, сынку, сино, и пидемо.

— А кого шукалы?

— Не знаю, роде!…

Дверь затворилась. Прошла минута.

— Это от тебя, Олег, духами пахнет? — хихикнула Анка и коснулась его пиджака.

Олег невольно вспомнил: «Господи! Почти год тому назад, собираясь на новогодний вечер, я надушил борт пиджака с обратной стороны настоящим английским "Шипром". Борт промок, и духи ожили. Какой стойкий запах».

Так они лежали с полчаса, тихо перешептывались. Вдруг снова скрипнула дверь, и раздался уже знакомый женский голос:

— Не лякайтесь, хлопци! Ось тут молоко и хлиб. Мабудь, голодни. Тутычкы когось шукалы. Молоко ще парне. И ничего не бийтесь!

— Гарна жинка! — воскликнул Бойчук, когда снова закрылась дверь, и полез на четвереньках к люку.

На чурбаке у входа стоял большой кувшин с молоком, рядом буханка хлеба и несколько толсто нарезанных ломтей сала.

Они шли опять всю ночь. Уже поздно утром подошли к Днестру в том месте, где в него впадает Серет.

— Зараз нам треба на той берег. Там дали э паром, але стоить варта, шлях його трафив, пытають, легитымации и пропуска. Мать йих так! — ворчал, стуча зубами от холода, Бойчук.

И они двинулись по высокому правому берегу реки вверх. Уже смеркалось, когда, изнемогая от усталости, замерзшие, неподалеку от Залещиков они увидели уткнувшуюся в берег лодку.

Но и здесь им не повезло. Лодка протекала, и, когда ее нос коснулся другого пологого берега, она была наполовину затоплена водой. Не разуваясь, они подхватили изнемогшую Анку под руки и из последних сил побежали в сторону Залещиков. Впрочем, им только казалось, что они бегут, на самом деле они еле перебирали ногами. Анна едва тащилась и, беспомощно глядя то на одного, то на другого, шептала:

— Я сама! Я сама!

У околицы все приободрились и двинулись к третьей с краю небольшой хате, белевшей в глубине двора, огороженного серым покосившимся забором.

Кинувшаяся к ним с лаем собака вдруг радостно завизжала, завиляла хвостом, а затем метнулась навстречу появившейся на крыльце пожилой женщине.

— Лышенько мое! Ивась! Выдкиля ты? И такый брудный! — Она обняла Бойчука. Потом повернулась к Олегу и Анке и, подозрительно на них глядя, процедила: — Здоровеньки булы и вы, панычу, и ты, дивчино! Айда в хату!

— А де дядько Петро? — заинтересовался Бойчук.

— Подався процюваты до Снятына. Шось там будують, чи що? Да заходьте, а я до сусида за самогоном пийду.

Ни банька, ни самогон не помогли, они все трое заболели. Тетка Параска оказалась предобрым существом. Она лечила их своим домашним способом, поила мятой и татарским «зиллячком» и выходила всех.

Слободка, где они жили, пользовалась дурной славой и называлась Злодийвкой. Была она на отшибе, далеко от проезжей дороги, и в эту зимнюю пору даже днем редко можно было увидеть прохожего. А по вечерам спозаранку гасли огни, все погружалось в густой мрак и тишину, лишь изредка, то ли почуяв волка, то ли какого другого зверя, пришедшего за добычей, брехали и ныли собаки.