В/ч №44708: Миссия Йемен - [14]
Дарзанами покупались майки, бейсболки, ручки-калькуляторы и ручки-часы (это было электронной новинкой!), собственно часы, дешевые тайваньские штамповки, и многое другое. И, конечно, вожделенный союзными модниками тогда «кримплен» (был такой тип синтетического материала, как сейчас бы сказали, «стрейч»).
Чего собственно каяться. Через каких-то десять лет миллионы советских граждан, пренебрежительно названных «челноками», будут осаждать подобные «дарзанные» лавки по всем соседским торговым меккам, вроде Турции, Китая, Эмиратов. Выторговывать оптовые скидки, организовывать переправку в Россию тысячами клеенчатых клетчатых тюков (с той лишь разницей, что в мои годы вся эта экономическая деятельность подпадала под вполне конкретные статьи Уголовного Кодекса СССР…). И советский потребительский рынок оживет, задышит, развернется к человеку, чего никак невозможно было сделать все предыдущие 70 лет!
На мой взгляд, то, что «челноку» памятники ставят сейчас спонтанно по всей стране (вот недавно в Благовещенске открыли), есть честное признание исторической справедливости: эта сфера экономики трудоустроила миллионы людей, из нее вышли практически все наши предприниматели и большая часть того самого «среднего класса» вообще. Появившиеся в 90-е годы клетчатые гигантские сумки, были уже шагом вперед по отношению к коробкам советского времени, я уж не говорю о возможности беспрепятственно пересекать границу, чего мы были лишены аж до 1988 г.
В те далекие годы советские военные специалисты по мере физических и материальных возможностей начинали осваивать профессию «челнока»: посылки со всякой всячиной, в том числе на перепродажу, перевозились всеми членами семьи, передавались на Родину с любой оказией, и редкий случай, что бдительность таможни препятствовала этому товаропотоку. Препоны ставили, конечно, и йеменские таможенники, и наши родные, но остановить процесс они не могли.
Сухой закон
Через пару месяцев пребывания на птичьих правах в Хабуре, мы, четыре переводчика, переехали на первый этаж недавно отремонтированного жилого дома так называемых «Домов Генштаба». Четыре четырехэтажных серых каменных многоквартирных дома обрамляли пыльный пустырь (двор), на котором росло одно перечное дерево, лежали группы полудиких собак и резвились «хабирские» дети за неимением иных площадок для игры.
Мы — это Игорь Фомин, короче Митрич, со стажем уже второй командировки в Йемен (первая была в Южный), кряжистый, владивостокский парень из Института Военных переводчиков; Толик Кушниренко — выпускник того же ВИИЯ, он со мной вместе и прилетел в Сану; Игорь Карнач — «мгимовец», уже год с лишним работающий в ГСВС, спокойный, интеллигентный ленинградец, по прозвищу Абдурабба, не спрашивайте почему, так у него получилось исторически, наверное, кто-то когда-то назвал, так и приклеилось. Ну и ваш покорный слуга.
Наш этаж, по сути, был проходным вестибюлем, по обе стороны от него располагались узкие и тесные комнатки: 3 на 3 метра, кухня, туалет «с ногами». Мне повезло — я въехал в комнату без подселения, так что был волен обустраивать свой нехитрый лейтенантский быт без оглядки на соседей. Фанерный шкаф с облупившейся пластиковой облицовкой, железный офисный стол, один стул и односпальная кровать с панцирной сеткой — это все, что физически могло уместиться в каменный 9-метровый «номер». Но мне и это казалось роскошью после общажного дискомфорта Хабуры. Каменные стены еще сыграют свою роковую роль, именно благодаря им я проснулся в одно утро на 25-м году жизни с тяжелейшим радикулитом, и с той поры неизменно при переохлаждении мучаюсь этой хворью. Специалисты, правда, говорят, что это все от соли, но я точно помню, что пуда соли к 24 годам съесть еще не успел (хотя, может, и выпил с водою…).
Общая на четверых кухня, общий на четверых холодильник и каморка-кладовая, где, в принципе, можно было бы что-то хранить, если ее обустроить. Мы не успели этого сделать: через несколько месяцев объем сваленных в «кладовую» старых грязных вещей, в основном Митричевых, превысил человеческий рост, и идея отпала сама собой. Вскоре там поселилась незлобивая крыса, коих было в подвалах в округе полно, и постепенно «кладовая» отошла ей в качестве жилплощади, хотя периодически попытки изгнать животное из переводческого коллектива предпринимались, в основном на нетрезвую голову, а потому и безуспешно.
После «капитального» ремонта трубы водоснабжения выдержали около полугода, потом из штукатуренного белого потолка в душе (он же туалет) потекла струйка белесой влаги, и в туалет приходилось ходить, надевая плащ или непромокаемую куртку, так как иначе бойкая капель по голове просто мешала сосредоточиться. Самостоятельно разобрать потолок и починить трубу было нереально, заявки на ремонт труб почему-то оставались неудовлетворенными, йеменцы-ремонтники вообще в домах Генштаба не появлялись, хозяйственные вопросы с газом, водой или электричеством приходилось решать либо самостоятельно, либо через технически подготовленных специалистов-соседей. Натуральное хозяйство в чистом виде.
Вода в Сане была более чем своеобразной. Уровень достатка не позволял покупать бутилированную воду, хотя вот это-то было бы абсолютно необходимо тогда: вода в Сане, даже добытая из артезианских источников, по уровню концентрации солей превосходила все допустимые нормы, хотя нам про них и не рассказывали. Абсолютно соленая, густая на вкус, непригодная к употреблению, даже зубы чистить ей, некипяченой, мы остерегались — тонкая, радужная соляная пленка оставалась на зубах. Можно было покупать дорогостоящие фильтры (иностранные, с серебряными пластинами), либо привозить нечто подобное из Советского Союза (отвратного качества «родники», рассчитанные на равнинную чистую воду), и в любом случае, сначала отстаивать ее сутками до осадка, сливать через марлю, потом кипятить по два часа (меньше — бессмысленно).
