В будущем году — в Иерусалиме - [88]

Высшая логика, так называемого, научного социализма, рассуждал прежде Хенрик, с улыбкой противостоять немилости бытия и без вмешательства высших сил переплывать океан жизни. Почему нет? С равным успехом, как известно, можно с помощью одного лишь закона Архимеда доказать существование привидения. Теперь же лицом к лицу с ним стояла, быть может, сложнейшая из всех житейских альтернатив: революция или любовь. Жизнь ради всего человечества или жизнь ради единственной, но «самой прекрасной на свете девушки». В нем, таким образом, бушевало извечное противоречие между духом и телом, между рассудком и безумием, между идеалами и интересами. Поскольку же Хенрик происходил из семьи чрезвычайно импульсивной, победу одержало земное, и теперь проблема состояла лишь в том, чтобы выбор этот обставить достойно и убедительно, так все подать, чтобы, как говорят в таких случаях, красиво умыть руки.

Мальва между тем, глотая слезы, удалялась от него. Она шла вдоль берега, спотыкаясь, но ничем не выказывая готовности вернуться и понять его точку зрения. Он вскочил и побежал вдогонку.

— Ты хочешь меня потерять! — закричал он, в отчаянии схватив ее за плечи.

— Не я тебя, а ты меня, — ответила Мальва срывающимся голосом.

— Так ты не хочешь со мной оставаться, Мальва?

— Если ты уедешь в Россию, я буду искать для себя смерти.

— Так нужен я тебе или нет?

— Нужен, нужен! Если ты останешься.

— И опять крайности, Мальва! Неужели ты не видишь компромисса?

Слезы вновь потекли по ее щекам. Она была не в силах произнести ни слова.

— Ну хорошо, — сказал Хенрик более мягким тоном, — позволь мне только раз съездить туда. Всего на месяц. Чтобы привести в порядок самые важные дела. Ну, хорошо, на три недели. И я вернусь. Навсегда…

— В цинковом гробу — я знаю это. Нет никаких компромиссов, Хенрик. Или ты остаешься, или я брошусь в воду. Сейчас же!

Хенрик упал перед ней на колени, стал обнимать ее ноги, но Мальва вырвалась и побежала с откоса. Она ловко взобралась на ржавый огрызок канализационной трубы, торчавший из воды. Волосы ее были распущены, девушка тяжело дышала. Еще мгновенье, и она прыгнет в воду. И тут неудержимый на футбольном поле центральный нападающий потерял остатки хладнокровия и закричал изо всей мочи:

— Я люблю тебя, змея! Сейчас же вернись!

— Или ты остаешься, или прощай.

— Ты не оставляешь мне выбора.

— И что же?

— Я остаюсь. Ты выйдешь за меня замуж?

— Поклянись, что останешься!

— Клянусь, но скажи, ты хочешь быть со мной?

— Конечно, хочу, ты, идиот!

Хершеле, он же Хенрик Б. Камин, сложил оружие. Так, по крайней мере, это выглядело. На самом же деле он одержал победу. На всех фронтах. В этот момент он дезертировал из рядов пламенных борцов за торжество мировой революции. Он отказался возвращаться в мрачную Россию и согласился остаться в Вене. Он предпочел следовать не партийным директивам, а собственным чувствам, но при этом он мог говорить самому себе и будущим потомкам своим, что в решении этом он был жертвой оказанного на него давления.

Для его собственной совести это было достаточным утешением.

* * *

Шел пятый месяц мировой войны, которую называют Первой и которая, как известно, была не последней. И уже сотни тысяч матерей на планете оплакивали своих сыновей. Конца этому было не видно, но именно по этой причине дела Лео Розенбаха шли как нельзя лучше. Он стал счастливым обладателем банковского счета, что автоматически сделало его представителем привилегированного класса и позволило совершать такие операции, о существовании которых он в прежней жизни своей даже не подозревал. И он уже ни на миг не сомневался, что нет такой силы, которая могла бы помешать ему вернуть барону Гутману тот, во всех отношениях неприятный заем, который в прошлом году он получил благодаря чарам своей все еще прелестной супруги.

Но, как гласит поговорка, человек предполагает, а Бог располагает. А в каждой поговорке слышится очередной тяжкий вздох многоопытного человечества, и на деле все эти вздохи оказываются гораздо более обоснованными, чем принято о них думать.

Кто бы мог предполагать, что в тот самый день, когда русские войска начнут опустошительный поход на Силезию и Папа Бенедикт выступит со своей знаменитой энцикликой «Мир народам», перед дверью дома моего деда появится полицейский и поинтересуется, не здесь ли проживает личность по имени Лео Розенбах?

— Разумеется, это я, — ответил отворивший ему дверь хозяин дома и побледнел, почувствовав, как что-то екнуло у него под сердцем, — могу я предложить господину обервахмистру пройти в дом и чувствовать себя уютно?

«Обервахмистр» был, на самом деле, унтерефрейтором, что легко можно было понять по его погонам. Столь приятное «повышение в чине» льстило его самолюбию, и он позволил хозяину дома проводить себя в приемную.

— Как давно живете вы в этом доме, господин Розенбах? — начал он свой допрос, не теряя времени.

Лео почувствовал, что лучше говорить все как есть, но, по возможности, — как можно более расплывчато.

— Со дня моего переселения в Вену, господин обервахмистр. Окажите честь, присядьте, пожалуйста. И позвольте предложить вам что-нибудь. Рюмочку сливовицы или коньяку?