В будущем году — в Иерусалиме - [83]

Газет Хеннер не читал. Ему в голову не приходило, как коварен был этот вопрос.

— Мы идем из Рима, господин комендант, из святого града на Тибре, — с достоинством доложил он.

— Подобное отродье может идти не из Рима, а только из Белграда.

— Чем заслужили мы такое оскорбление, господин майор?

— Он знает это не хуже меня, — ответил офицер презрительно, обращаясь в третьем лице, — потому что сербы убили нашего наследного принца.

— Искренне сожалею, что господина наследника престола постигла столь печальная участь, — промямлил Хеннер, — но, поверьте, я впервые об этом слышу.

— Он, видите ли, искренне сожалеет, — продолжал майор в том же тоне, — сначала убить эрцгерцога, а после сожалеть о его участи. Но вы за это поплатитесь, проклятые сербы!

— Господин комендант, — обратился Хеннер, стараясь быть предельно сдержанным, — мне хотелось бы прояснить некоторые детали. Я вовсе не серб, я верноподданный нашего монарха Франца Иосифа Австрийского, храни его Всевышний!

Лицо майора исказила гримаса отвращения.

— Он, видите ли, верноподданный нашего монарха, — процедил он сквозь зубы, вновь собирая пистолет, — и потому тайком, как бродяга, переходит границу. За кого он нас принимает, этот оборванец?

— Я христианский паломник, господин майор, и я молюсь за благополучие нашей монархии.

— Христианского паломника он из себя корчит, — прошипел майор, — тут и лошадь расхохочется! Он еврей — это видно и слепому. И как звать этого паломника?

— Хеннер Розенбах мое имя, а это — мой сын Натан.

Ядовитая усмешка вспыхнула на лице снайпера.

— Ах так! Тогда совсем другое дело. Хеннер Розенбах зовется он. И, конечно же, он не кто иной, как сам архиепископ Галиции. Он пожаловал к нам прямиком от Святого Престола, полагаю я, с тайным посланием…

— Не прямиком, господин комендант, но я действительно навестил папу Пия Десятого, который этим самым крестом благословил нас и совершил обряд крещения.

Павлик достал из кармана мундира патрон, старательно заслал его в магазин.

— Профессии у него, конечно же, никакой, полагаю я, — продолжал свой допрос комендант, по-прежнему в упор не видя Хеннера.

— Я изобретатель, господин майор. Это не профессия, а призвание.

— А вот это запишите, вахмистр, — приказал майор, поворачиваясь к своему адъютанту, — это уже интересно. Так и пишите: Розенбах Хеннер. Еврейский паломник из Рима с благословением Папы. Босиком бредет в Австрию с целью… Какая, собственно, у него цель?

— Я рассчитываю быть принятым кайзером, к тому же, как можно скорее.

Будто ком застрял в горле коменданта. Злая насмешка застыла в его глазах.

— Он намерен быть принятым кайзером, — закричал он, — как можно скорее! Отлично: именно его-то мы и дожидаемся!

— Я сделал открытие, которое потрясет мир, — продолжал Хеннер, — и потому мне просто необходимо встретиться с кайзером!

— Мир он хочет потрясти. В высшей степени превосходно! Другими словами, отправить к ангелам. Открытие, которое сотрясет мир, — я верно понимаю?

— В высшей степени — сотрясет, господин комендант!

— И это сотрясающее мир открытие он хочет нашему кайзеру…

— …лично продемонстрировать, — подхватил Хеннер, — так точно, господин комендант.

Павлик угрожающе поднял пистолет и стал диктовать писарю следующий текст:

— Арестованный без акцента говорит по-немецки, что само по себе подозрительно, поскольку иностранные шпионы вообще и сербские агенты в частности обладают поразительными способностями к языкам, чтобы вводить в заблуждение нашу контрразведку. Таким безукоризненным языком владеют исключительно агенты особо секретные, чтобы не вызвать в свой адрес ни малейших подозрений. Точка. Кроме того, он намеревается ликвидировать нашего кайзера…

— Я бы хотел поправить, господин майор: я сказал — продемонстрировать, а не ликвидировать. Продемонстрировать мое изобретение.

— Мне лучше известно, что он сказал и что — не сказал. Он шпион и должен предстать перед военным трибуналом, о чем он еще пожалеет. Точка. А теперь — довольно возиться с этим дерьмом. Увести!

20

«Вена, 1 июля 1914 года.

Сегодня я вступаю во вторую половину моей жизни. Именно сегодня, в 3 часа 15 минут пополудни, я стала женщиной. Свершилось то, что десять лет подряд я лишь смутно себе представляла, и, к тому же, произошло все это совершенно удивительным образом и при обстоятельствах столь же удивительных.

Потеряв всякий стыд, я дерзко поднялась к нему в мансарду. Я знала, что папа по делам службы отправился в Санкт-Пёльтен и воротится лишь завтра, а мама принимает двухнедельное лечение на венских водах.

Я придумала себе отговорку. Никакой особенной хитрости, но все-таки — отговорку: поскольку жара в последние дни приняла ужасные формы, я, дескать, решила принести моему любимому графин лимонного напитка. Только и всего!

Я спросила через дверь, испытывает ли он жажду. Он ответил с наигранной деловитостью, что не совсем меня понимает и что я должна войти. Разумеется, я сейчас же сделала это, но, стоило мне переступить порог, графин вывалился из моих рук и мелкими осколками разлетелся по всему полу.

Говорят, посуда бьется к счастью. Так оно и вышло: Хенрик Б. Камин, это облако в штанах, ангел моей мечты, возлежал на постели абсолютно голым и читал толстенную книгу, которой, едва я вошла, он стыдливо прикрыл свое лицо.