В будущем году — в Иерусалиме - [74]

Неожиданно мелодия оборвалась. Натан опустил скрипку, и по щекам его заструились слезы. Околдованные и потрясенные слушатели с недоумением смотрели на рыдающего уличного скрипача. Они не знали, что нужно сделать, чтобы он продолжил свою волшебную игру.

Тогда дядя Хеннер едва заметным, но вполне понятным движением пальца указал толпе на лежащий на тротуаре футляр. Люди поняли. До тонкостей отработанный трюк, без промаха срабатывавший на всем пути паломников от Англии через Францию и до самой Италии, безотказно сработал и на сей раз. Многие сотни мелких и крупных монет сплошным потоком полетели к ногам Натана. Засверкали и золотые монеты, которые Хеннер поспешно подбирал и рассовывал по карманам. Выдержав должную паузу, Натан вновь прижал скрипку подбородком к плечу и доиграл «Аве Мария» до конца. Буря непередаваемого восторга сотрясла толпу. Одухотворенные столь бурной реакцией пилигримы собрали свои пожитки и, не переставая кланяться восторженной публике, продолжили свой путь.

Когда они достигли цели своего странствия, было уже половина десятого утра. Перед ними простиралась площадь всех площадей, на левом крыле которой величественно и достойно возвышается главное на земле хранилище небесной благодати, которое называют Центром христианского мира.

Несостоявшийся изобретатель цветной фотографии и его сын, виртуозный мастер скрипичной игры, с глубоким волнением вступили под знаменитый портал перед собором Святого Петра. Наконец-то оба они стояли у самых главных и единственных на земле ворот, ведущих в Рай. Последняя надежда их истерзанных душ уже дышала на ладан.

По обе стороны Святых врат стояли стражники в пестром обмундировании. Пристальным, недоверчивым взглядом ощупывали они приближающихся к святыне посетителей, жаждущих вступить наконец в пределы храма всех храмов, святыни всех святынь, чтобы получить причитающуюся каждому страждущему толику Божьего благословения.

Хеннер приблизился к одному из стражников и спросил его дрожащим от волнения голосом:

— Вы ведь швейцарец, не так ли?

— Не останавливаться! — отрезал страж металлическим голосом.

— Я уважаю швейцарцев, — продолжал приставать Хеннер, — за то, что они живут высоко в горах, ближе к Всевышнему.

— Что хочет этот человек? — спросил напарника другой стражник.

— Отпустить мне грехи, — ответил тот без тени улыбки на лице, — совершить службу Богу и исповедаться.

— Если этот господин хочет войти в храм, — строго сказал второй стражник, — ему надлежит вначале облачиться в другие одежды!

— Но я ведь паломник, — почти взмолился Хеннер, — я иду из самой Англии. Тысячу миль пешком.

— Другие одежды, сказал я! В таком виде я не могу впустить вас.

— Но в Священном Писании сказано: «Придите ко мне, обремененные и в отрепьях!»

— Найдите там что-нибудь более подходящее, — не поддавался стражник.

— О ты, святой отец наш! — с глубоким выдохом изрек Хеннер, поклонившись до самой земли.

Стражник уже понял, что за паломник стоит перед ним.

— Вот, вот, — насмешливо буркнул он в ответ, — святой отец наш? Он давно дожидается вас. У него уже и ноги от ожидания свело.

— Я уверен, он слышал обо мне, — гордо произнес Хеннер, пропустив мимо ушей иронию швейцарца, — ибо я — Богом отмеченный изобретатель, а это — мой сын.

— Ладно, ладно, — ответил стражник, теряя терпение. — Папа живет не здесь, а там, напротив. А в этот храм допускаются только прилично одетые люди. А теперь — ступайте!

Хеннер решил прибегнуть к другой методике:

— Да будет прославлен Иисус Христос! — громко прошептал он.

— Ныне и во веки веков! Аминь, — подхватил стражник и отвернулся.

Эти слова тоже не подействовали на Хеннера. Он все еще надеялся пройти в храм, но окончательно потерявший терпение швейцарец бесцеремонно взял его за воротник и строгим голосом заявил:

— Вам не сюда, сказал я, а туда, напротив! А теперь — марш отсюда!

Так бесславно завершилась первая попытка Хеннера приобщиться к христианству. Жалкими и понурыми пересекли наши паломники площадь Святого Петра и поплелись в противоположную сторону. У самого фонтана стоял торговец церковными безделушками, предлагая крестики из дерева, слоновой кости и серебра. При виде его, на Хеннера снизошло озарение. Он ведь о главном забыл: у него должен быть крест! Непременно деревянный, как подобает нищему паломнику, большой и тяжелый, наподобие того, что возлежал на спине Спасителя, когда того гнали тернистой дорогой его.

Взвалив на плечи эту ношу, Хеннер вновь потащился к входным воротам, которые, по его представлению, прямиком вели в покои святого отца. Как раз из ворот этих вышел богатырского сложения человек. Это был священник, облаченный в фиолетовую мантию, которого Хеннер ввиду его внушительных размеров принял за Верховного правителя христианского мира.

Не раздумывая долго, бросается он к ногам священника, вздымает к нему упоенный взгляд, протягивает к нему свой крест и выкрикивает:

— Припадаю к ногам вашего преосвященства и прошу апостольского благословения я, нищий странник!

— Vous faites erreur, mon fils, vous devez vous adresser’a quelqu’un qui sait parler votre langue[13].

Хеннер ни на миг не сомневался, что перед ним — святой отец собственной персоной. Он обхватил обеими руками стопы священника и завопил: