В будущем году — в Иерусалиме - [72]

— Разумеется, вы ошибаетесь, фройляйн Мальва, — ответил незадачливый кавалер, — я всего лишь капитан. А он — майор. У нас в Австрии существует табель о рангах.

* * *

«Вена, 8 января 1914 года.

Дорогой Бэр, дорогие братья, я в Вене. Можно сказать, в двух шагах от российской границы. Я внимательно наблюдаю, прислушиваюсь в ожидании какого-нибудь сигнала оттуда, но пока ничего нет. Точнее, почти ничего. Я знаю, что там все кипит, но кипение это продолжается уже десятки лет. Теоретически этот вулкан давно должен был вскрыться, однако новости, которые долетают до меня, по-прежнему разочаровывают.

Вчера разговаривал с Радеком. Он стал еще более близоруким, чем прежде, а губы его — еще тоньше. Его тон, как всегда, высокомерен и холоден. Наш разговор привел меня в состояние досадного беспокойства. Потому я решил в ближайшие дни преодолеть большую стену. Теперь я вообще потерял уверенность и потому пишу вам. Мне нужен ваш совет — как мне поступить.

Царизм, говорит Радек, это бомба замедленного действия, готовая в любую минуту взорваться. Если так, оставаться дальше в Вене и заниматься изучением всякой чепухи — я имею виду медицину — нецелесообразно.

О нашем бегстве в Америку он знает все и говорит, что партия считает нас дезертирами. Я возразил, что и Ленин бежал из ссылки, к тому же и не раз. Радек обозвал меня дерзким идиотом, потому что сравниваю себя с Лениным. Ленин — наш вождь, он гигант, мозг нашего движения. А мы с вами — всего лишь смешная команда футболистов, которые в решающий момент наложили в штаны.

Он знает о нас все и, похоже, вообще отлично информирован обо всем. Он набросился на меня — дескать, я втюрился в хорошенькую мордашку и забыл о революционном долге. Откуда стало ему это известно? Сама девушка до сих пор ничего не знает, потому что признаться ей в этом у меня по сей день нет ни времени, ни мужества. Я не спорю, этот Радек — крупный зверь в партии, но я его с трудом переношу. Он позволяет себе такой самонадеянный тон, который не оправдывают ни его осведомленность, ни его политическое прошлое. Он разговаривает языком газетных передовиц, без эмоций и сочувствия.

Все, что он говорит, выглядит вполне логично и взаимосвязано, как замок и ключ. Но все — лишь вокруг да около. Я почти не в силах в чем-то возразить ему, потому что не воспринимаю изощренного хитроумия его формальной логики.

Я спросил его, что, собственно, партия ожидает от меня. Мне ни в коем случае не следовало этого делать, ибо таким вопросом я как бы признаю непререкаемость его авторитета и, значит, позволяю ему и впредь во всем поучать меня. Что он и делает.

Он требует, чтобы я незамедлительно ехал в Варшаву и там — я цитирую дословно — устранил все сомнения относительно нашей фамилии. У меня перехватило дух! Я также не нашелся, что ответить, когда он поучал меня, будто я обязан исполнением мелких поручений доказать, что мне вообще доверять можно, потому как мы тогда дезертировали и без согласования с товарищами пустились в бега. Таким образом, до конца нынешнего месяца я должен покинуть Вену и отправляться к польским товарищам. Это приказ. Больше сказать нечего.

Теперь я спрашиваю вас, дорогие братья, что думаете вы обо всем этом? Кто, собственно, он такой, этот Радек? Друг Ленина, как он об этом кругом рассказывает, или нечто совершенно противоположное, ибо о его личности ходят самые нелицеприятные слухи? В любом случае, мне непонятно, по какому праву он распоряжается моей жизнью. И ведь сам он не находится в бурлящей Варшаве, а обретается на сытом и спокойном Западе и корчит из себя серого кардинала. Кто дал этому воображале право распоряжаться от имени партии? Он заручился ее согласием на эту роль? Кто-то поручил ему это? Кто вообще избирал его? Насколько я знаю, никто не давал ему такого мандата. Тем не менее он не стесняется приказывать мне.

Сам я, однако, намерен прислушиваться к голосу собственной совести. Или вы другого мнения на этот счет?

Я намерен завершить мое образование. Хочу приехать в Варшаву квалифицированным врачом. В профессиональные революционеры я не гожусь. Для этого я должен уметь что-то делать, чтобы быть полезным нашему делу.

Быть может, вы скажете, братья, что я тут разомлел от комфорта, поддался соблазнам красивой венской жизни, а все остальное, о чем я вам пишу, всего лишь отговорки. На это я могу ответить лишь, что город этот — действительно настоящее Эльдорадо, самый приятный и в то же время — самый распутный город на земле. Кругом на поверхности — сверкающее очарование, а внутри его — откровенное распутство, неотвратимое разложение, беспомощно прикрываемое блекнущей мишурой, и все это в масштабах, которые выше всяких представлений. Вена — это тухлое болото, и я вовсе не намерен погружаться в него. Напротив, вся эта мерзость вызывает во мне отвращение и лишь укрепляет мое революционное самосознание. Никогда прежде я не был так тверд в моих убеждениях, как теперь.

Это правда, что я влюбился. Но не в хорошенькую мордашку, как выражается Радек, а в прекраснейшую девушку на свете. Разве это предательство? Я уже писал, что я еще не объяснился ей в любви. И ее мнение мне пока неизвестно. Но все это уже не играет большой роли: она должна стать моей. Во что бы то ни стало. Живой или мертвой. Но, конечно же, не в ущерб моему революционному долгу. Либо она пойдет со мной, либо я заставлю себя забыть о ее существовании.