В боях за Молдавию. Книга 2 - [5]

Когда я закончил, несколько секунд стояла тишина, потом раздалось мощное, слившееся в единый возглас «клянемся!»

После меня выступило несколько бойцов и офицеров. Все заканчивали свои речи словами: «Враг скоро почувствует нашу силу, победа будет за нами!»

Особенно мне запомнилось выступление сержанта Серова — командира орудия.

— Товарищи! — говорил Серов, — наш советский народ под руководством Коммунистической партии в течение 24 лет строил свою счастливую жизнь. Сегодня враг нарушил нашу мирную жизнь. Я, как боец Красной Армии, сегодня еще раз патриот коммунист Давид Андреевич Серов клятву, данную даю клятву перед всем нашим народом, перед партией, перед вами, мои товарищи и друзья, что буду защищать свою Родину до последнего дыхания.

Хочу забежать несколько вперед и сказать, что пламенный патриот коммунист Давид Андреевич Серов клятву, данную в тот день, сдержал. Он прошел почти всю войну, всюду проявлял героизм и отвагу. На его счету не один десяток подбитых и сожженных танков, машин и пулеметов противника, сотни уничтоженных фашистских солдат и офицеров. За время войны товарищ Серов вырос от сержанта до старшего лейтенанта, от командира орудия до командира батареи. Но не пришлось ему вместе с нами праздновать День победы над фашистской Германией. Он героически погиб 11 февраля 1945 года в Восточной Пруссии, отражая контратаку танков противника, пытавшихся вырваться из окружения. Боевые друзья похоронили его со всеми воинскими почестями в городе Центен.

После митинга во всех подразделениях были проведены совместные партийно-комсомольские собрания с одним вопросом: «Роль коммунистов и комсомольцев на марше и в предстоящих боях». На этих же собраниях многие были приняты в партию и в комсомол.

Так кончилась мирная жизнь. Наступили боевые тревожные дни и бессонные ночи. Еще раз обошли мы с капитаном Бороднюком строй, проверили подгонку обмундирования, снаряжения, наличие боеприпасов, воды во флягах. Даны последние указания командирам. Последний взгляд на мирные поля и хаты, и полк в 12.00 22 июня 1941 года тронулся навстречу войне. Нас никто из родных и близких не провожал, не плакал, не давал никаких советов. Быть может, от этого было немного грустно.

…Уже к концу первого дня стало очевидным, что это не пограничный конфликт, а самая настоящая война, хотя мы полностью еще не представляли ее размеров.

Чем ближе подходили к фронту, тем страшнее перед нами вставала ужасная жестокость и разрушительная сила войны. Горели села, огромные скирды свежего сена, горели нескошенные хлеба, подожженные вражеской авиацией. Навстречу нам двигались запыленные толпы беженцев, санитарные машины, повозки с ранеными.

В воздухе висела вражеская авиация, преследуя буквально каждую машину, повозку, одиночного пешехода.

Не раз в этот день пришлось и нам встретиться с авиацией противника, но, к нашему счастью, обошлось без людских жертв.

Особенно хорошо запомнился один из налетов. Я его не забуду до самой смерти. Это было под вечер. Солнце уже садилось за горизонтом. Одна из наших колонн входила в село. Из-за рощи показались самолеты противника. В течение нескольких минут они бомбили и обстреливали село. Загорелись дома, то там, то здесь слышались крики и стоны раненых местных жителей. Возле одного дома я увидел мертвую женщину, а рядом с ней девочку лет трех. Одной рукой она прижимала к себе куклу, а другой тормошила мать:

— Мама! Мне больно ножку, вставай, пойдем домой.

— Гады! Что они делают! — услышал я за спиной суровый голос бойца.

В взял на руки девочку, вместе с бойцом перевязал рану на ножке, и, когда малютка немного успокоилась, отдал ее подошедшим соседям, а сам пошел догонять колонну.

— Что же это получается, товарищ комиссар? Авиация противника безнаказанно летает над нашей территорией, нас бьет, а где же наши соколы?

— Да ведь небо не речка, его бреднем не закроешь. А нашей авиации, видимо, хватает работы и в другом, более важном месте.

Но я чувствовал, что мой ответ явно не удовлетворял бойцов.

Я не мог вразумительно ответить на этот вопрос потому, что и сам толком ничего не знал. Мы в течение суток не имели ни газет, ни информации из штаба и политотдела дивизии о положении дела в стране и на фронте. Радиостанция, которой мы располагали, бездействовала. Нам было приказано не развертывать ее, да и к тому же, как выяснилось позже, у нас не было ключей и переговорной таблицы. Все это в суматохе забыли взять с собой.

Единственным источником информации являлись раненые, которых мы встречали на пути своего движения. Но эта информация была далеко не полная, а порой и неточная. Но было отрадным слышать из уст непосредственных участников боев, что наши пограничники проявляют исключительный героизм, стоят насмерть, не давая возможности противнику продвинуться вглубь.

Поздним вечером на одном из привалов возле нас остановилась грузовая машина с ранеными бойцами. В кабине вместе с шофером сидел лейтенант. Голова и правая рука у него были перевязаны. От крови и пыли повязки выглядели черными.

— Разрешите закурить, товарищи командиры, — обратился к нам лейтенант. Мы помогли ему выйти из кабины, бережно усадили под деревом на разостланную шинель, и несколько рук с портсигарами протянулись к нему. Лейтенант закурил, отпил несколько глотков воды из поданной кем-то фляги. Я попросил его рассказать коротенько, как обстоит дело на границе.