В битвах под водой - [49]

— Вы, конечно, правы, дядя Ефим, — согласился я.

— В этом сила нашего государства, проявление любви нашего народа к социалистическому Отечеству. Отсюда и массовый героизм на фронте, и презрение к смерти, и самоотверженный труд в тылу, и железная воля к победе, и жгучая ненависть к врагу, и другие качества наших людей…

— Вы на концерт не идете? — прервал я разговор.

— Иду, пойдем, по дороге поговорим. И мы пошли в сторону клуба, куда направлялись и другие подводники, приходившие встречать «М-117».

— О чем еще пишет Рождественский? — спросил я, когда мы сошли с трапа и направились в сторону береговой базы. — Как он узнал ваш адрес?

— Он просто адресовал: «Командующему Черноморским флотом — для Ефима Ефимовича Метелева», и я, представьте себе, получил письмо. Написано оно в патриотическом духе, и в нем много интересных мыслей. А в конце письма он просит, чтобы я сообщил ему свой адрес. Хочет выслать мне деньги, которые он взял у меня в Севастополе.

— Война войной, а долг помнит.

— Чудак он, конечно. Зачем мне эти деньги? Хорошо, что написал, я очень доволен, но о деньгах он зря…

— Дядя Ефим, а письмо это при вас? — Я специально искал вас, чтобы показать его. Мне не хотелось бы, чтобы вы остались плохого мнения об Алексее Васильевиче. Вы осудили его за растерянность. Мне даже жаль было старика. А теперь он реабилитирован, не так ли?

— Я считаю, вполне. Но тогда он ведь струсил, ну, а разве можно уважать труса?

— Да, тогда он, конечно, растерялся, это верно.

— Дядя Ефим, мы у себя на лодке проводим «минутки обмена письмами». Собирается весь экипаж, и каждый, кто получил от своих близких и родных интересное письмо, читает его вслух, а затем мы обмениваемся мнениями…

— Знаю об этом. И не только на вашей, на многих других лодках делают то же самое.

— Так вот, может быть, и письмо Рождественского…

— Думаю, что и оно будет иметь воспитательное значение. С удовольствием зачитаю его твоим подводникам. Договорились. Когда это нужно?

— Завтра в обеденный перерыв, на пирсе, согласны?

— Хорошо. Только ты меня не задержишь?

— Обычно мы отводим на это полчаса. Я тоже хочу зачитать товарищам отдельные куски из писем, полученных мною.

— Что же это за письма?

— Из Сванетии, — показал я на север, где, несмотря на темноту ночи, довольно явственно различались белевшие вдали снежные вершины гор, за которыми была моя родина.

— Переписываешься с земляками? Это весьма похвально!

— К сожалению, не могу похвастаться, что я им много пишу. Пишут больше они. Но изредка все же отвечаю.

— И то хорошо. Осуждаю тех, кто забывает о своих земляках, родственниках и друзьях и не находит времени, чтобы хоть изредка писать им.

— Я хочу поделиться с подводниками письмом одного свана из села Лабскалд. Это село расположено на высоте 2500 метров над уровнем моря, на самой, так сказать, мансарде Кавказа…

— Ты мне почти никогда не рассказывал о Сванетии, а о ней мало кто знает.

Мы дошли до клуба, и Метелев остановился, не собираясь входить в помещение.

— Если не возражаешь, постоим, поговорим еще немного.

— А может, встретимся в другой раз?

— Нет, в другой раз у нас может не найтись времени. Ты расскажи, хотя бы коротко, о своей Сванетии.

— Ну что о ней можно сказать коротко? — призадумался я. — В высокогорной котловине, зажатой между Главным Кавказским и Сванским хребтами, расположена крохотная страна Сванетия. Некоторые вершины этих гор, окружающих нашу маленькую страну, выше знаменитого Монблана.

До Октябрьской революции цивилизованный мир почти ничего не знал о Сванетии. И сваны почти ничего не знали о цивилизации. Отгороженные труднопроходимыми горами и ущельями, сваны долгие столетия были оторваны от всего мира. Впрочем, сваны и не стремились к общению с внешним миром, так как именно оттуда исходила угроза порабощения. И сваны жили в постоянном страхе, в ожидании нашествия иноземных поработителей. Именно этим и объясняется, что дома сванов представляют собою неприступные в высокогорных условиях крепости, замки. Сваны строили свои дома из камня, зачастую без окон, и над каждым домом возвышалась белая, в четыре — пять этажей, башня, служившая свану и его семье укрытием в случае вражеского нападения. Мингрельский князь Дадиани в 1645 году вторгся со своей дружиной в Сванетию, но ему удалось завоевать, ограбить и разорить лишь несколько сел.

Сваны других селений, засевшие в своих башнях, выдержали осаду и затем разгромили врага.

Шапка князя Дадиани и поныне хранится в мужальской церкви Спаса, как вещественная память о боевых делах сванов.

Подобных набегов Сванетия помнит много. До Октябрьской революции не было случая, чтобы в эту страну «постучался кто-нибудь с добрым намерением». Все стремились поработить ее. Ко времени Октябрьской революции вея страна, за исключением самой верхней, восточной части, по праву называемой Вольной Сванетией, была захвачена князьями Дедешкелиани и Дадиани. Блокированная со всех сторон, подвергавшаяся постоянному соляному голоду, Вольная Сванетия в 1853 году была вынуждена присягнуть на верность русскому царю и принять русское подданство. Сванам было обещано очень много, но царское правительство и не думало выполнять свои обещания.