«В бананово-лимонном Сингапуре…» - [15]

— Нет, – отозвался я.

— А вот меня выписали. Должен приехать сын, чтобы забрать домой. Жду четвёртый час…

— А он знает?

— Соседка по палате дала позвонить по мобильнику. Обещал сразу забрать. Может, забыл?

— Задержался, наверное… Потерпите немного. Пульт у вас? Давайте переключимся?

Пульт оказался у медсестры.

— Какие‑то проститутки и педерасты, – сказала медсестра, переключая канал.

На другом канале две упитанные писательницы и критикесса в очках обсуждали современную литературу. Жонглировали модными словечками «фикшн», «нон фикшн».

Бессмысленные компасы без стрелок… Прошлая страна, как Атлантида уходила в глубь небытия. Со дна вздымались на поверхность тошнотворная муть.

«Фикшен», «нон фикшен» – продолжали чирикать самодовольные дамочки. Мимо в сторону вестибюля направлялся в своём синем халате Максимов.

— Эдуард! – позвал я, поднимаясь с кресла, – Обожди.

Он приостановился. Потом подошёл, взял под локоть и довёл до подоконника в вестибюле. Тополь купался в солнечных лучах под голубым небом.

— Телевизор смотрел? – презрительно спросил Максимов, глядя на то как я закуриваю. – Свой я уже давно ликвидировал.

— Ну, да, – буркнул я. – По–страусиному голову в песок. Это легче всего.

— Зато ты позволяешь себе смотреть это дерьмо, общаться с этим православным совком Михаилом Ивановичем. Он и мне пытался всучить свои вонючие газетёнки.

— Эдик, он тоже человек. Тоже, как мы побывал в когтях у смерти.

— Ладно. Не будем о нём. Знаешь, зачем я вышел из палаты?

Чтобы найти тебя, поговорить наедине. Почему‑то мучает, что я обманул тебя… Видишь ли, моя Мила не погибла в автокатастрофе. Она, видишь ли, ушла от меня. Знаешь почему? Я её особенно люблю, уважаю за этот поступок.

Я покосился на Эдуарда. Показалось, в глазах у него набегают слезы.

— У них, Эдик бывает множество причин, чтобы уйти, развестись…

— Нет, Володя. Не тот случай. Мила ушла из‑за того, что мы, называемые демократами, упустили из рук свободу, завоёванную с Горбачевым. Допустили распад СССР, страдания миллионов людей. Ушли к другому мужику. реабилитированному после Колымы.

Теперь становилось понятно, отчего этот когда‑то самоуверенный человек изменился, постарел, так что я его не узнал.

— Перестань. Давление подскочит, – сказал я и подумал о том, что его нужно срочно переключить. – Знаешь, там у телевизора сидит старушка, за которой никто не приехал. Нужно бы что‑то сделать, чтобы отправить домой.

— А что можно сделать? – бессильно спросил Максимов.

Мы подошли к дежурной сестре, попросили её вызвать такси. Сложились. Дали денег на дорогу. Сестра проводила старуху вниз, к выходу.

15

— Не курите! – сказал на прощанье Михаил Иванович. – Вот огурчики остались. С нашего огорода. Храни вас Господь!

Он кивнул Максимову. Уже с сумкой в руке подошёл к Вите. Тот лёжа под капельницей, произнёс:

— «Мёртвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий».

Михаил Иванович стихов Державина не знал. Испуганно поморгал ресницами. И покинул палату.

— Уф! – выдохнул Максимов. – Не взял с собой свои газетёнки с «державностью». Оставил на тумбочке.

Нас осталось трое в палате на шесть коек.

— У кого‑нибудь есть сметана? – Спросил я. – Давайте сделаем к обеду салат из огурцов. Михаил Иванович оставил целый пакет.

Баночка сметаны нашлась в холодильнике у Вити.

Днём в палату ворвалась Марина.

— Только что говорила с твоим врачом. Наконец‑то хорошие показатели! Как ты себя чувствуешь? Смотри, волосы начали отрастать. Ёжик на голове, на щеках – небритость.

И вправду, меня кажется, возвращало к прежнему облику.

Марина принесла с собой домашний обед. Ухитрилась разделить его на всю компанию. Сделала салат из огурцов Михаила Ивановича.

Как‑то само собой получалось, что мы вроде бы празднуем его отбытие.

— Редкостно повезло с женой, – сказал мне Максимов, когда Марина пошла из палаты выносить грязные тарелки.

— С вашей стороны было бы подло по отношению к ней взять и помереть, – заметил Витя.

Когда Марина вернулась, я пошёл проводить её к лифту.

— Тяжело идти? – спросила она, крепко беря меня под руку, — Но ты лучше, гораздо лучше ходишь. Правда?

— Правда, – соврал я. Каждый шаг давался с трудом – Послушай, неужели Тамрико до сих пор не звонила? Если деньги пришли – должна была позвонить. Если не пришли – тем более. Поневоле думаю об этом всё время.

— Ты сделал всё, что мог, – сказала Марина, целуя меня на прощанье, – А твой Немировский… Бог ему судья!

«Немировский чем‑то похож на Максимова, – подумал я. – Оба в халатах ходят.»

Она уехала. Я остался покурить в вестибюле наедине с моим тополем. Воробьи уже не сновали в его листве. Август шёл к концу. Первого сентября Марине нужно было выходить на работу. Нике – в школу.

Я думал о том, что мог умереть от инфаркта, ничего этого уже не знать. Не видеть своего молчаливого друга, преданно стоявшего за окном, как бы являясь послом всего теперь недоступного мне зелёного мира – русских берёзовых рощ, кавказских буковых лесов, тропических джунглей с их лианами, бананами, апельсинами. И лимонными деревьями далёкой Испании…

Мог умереть и не слышать ворчливого голоса старушки из грохнувшего поблизости грузового лифта: