В августе 41-го. Когда горела броня - [8]

— Понятно, — комроты с трудом сдерживался. — Лейтенант Пахомов, вы отказываетесь выполнить приказ?

— Я не отказываюсь, — Пахомов, похоже, уже понял, в каком положении он оказался.

— Лезьте в танк, оба!

Командир машины и механик переглянулись.

— Что рты раззявили? — чувствуя подступающее бешенство, процедил комроты. — Пахомов — на боеукладку, а ты — на место радиста. Быстро!

— Есть! — Пахомов полез на башню, водитель нырнул в передний люк.

Петров забрался в танк и уселся на место водителя. Ноги привычно легли на педали, и, взявшись за рычаги, старший лейтенант почувствовал, что успокаивается.

Механизированный корпус, в котором он начал службу, получил «тридцатьчетверки» еще весной, так что у танкистов было время познакомиться с новыми танками. Машина шла в войска тяжело. Выходили из строя коробки передач, непривычные дизели требовали ремонта уже через сто часов работы. Но, несмотря ни на что, Петров сразу влюбился в «тридцатьчетверку». Невиданное до сих пор сочетание брони, запаса хода, огневой мощи кружили голову. После стареньких БТ «тридцатьчетверка» казалась чудом. Это было его оружие, его меч. Это была его гордость. Поэтому, выводя 22 июня свой взвод из ангаров под бомбами немецких пикировщиков, он не ощущал страха — только веселую злость, предвкушение боя. Когда махина мехкорпуса разворачивалась для контрудара во фланг танковым дивизиям группы армий «Юг», у молодых командиров не было сомнений в исходе сражения. Главное — доехать до противника, а уж там все решится в лобовой схватке, броня на броню. Что враг может противопоставить такой силе, такому боевому духу? И пока корпус таял в бесплодных попытках догнать немецкие танковые клинья, пока батальоны сгорали в ежедневных слепых атаках, пока неисправные танки замирали по обочинам дорог, Петров, тогда еще лейтенант, скрипя зубами, твердил себе: «Машины ни в чем не виноваты. Мы просто не умеем воевать».

Горькое отрезвление первых недель войны сломало многих. Десятки тысяч бойцов и командиров, потеряв веру в себя, в свою страну, в свою армию, бежали при первом появлении врага, бросали оружие, сдавались в плен. Но другие продолжали драться, снова и снова бросаясь в бой. Уже не надеясь на то, что врага удастся выбить со своей территории, танкисты мехкорпуса продолжали атаковать. Без отставшей пехоты, без артиллерии, теряя танки один за другим, они шли вперед. Рота за ротой, батальон за батальоном, до последней машины били, останавливая немцев, заставляя переходить к обороне. Когда немецкий пехотинец бесстрашно забросил тяжелую плоскую мину на радиатор его «тридцатьчетверки», Петров вылез из медленно разгорающегося танка и застрелил смельчака из «нагана». Тогда, уходя в полный рост от горящей машины, лейтенант решил для себя, что, сколько бы ни было отпущено ему военного времени, он научится драться так же спокойно и умело, как эти люди в серых мундирах.

Пахомов вывел его из себя не столько незнанием своей техники, сколько этими словами: «Я не хочу отвечать». Командир обязан принимать решения и нести за них полную ответственность. Если бы лейтенант сказал: «Мы не можем безопасно спустить машину. Прошу вашей помощи», ротный понял бы его и назначил на этот спуск кого-нибудь из опытных водителей. По крайней мере, Пахомов показал бы, что заботится о танке, а не о собственной шкуре. Хуже всего было то, что с этим командиром ему, старшему лейтенанту Петрову, придется скоро идти в бой.

— Смотри внимательно, — бросил комроты водителю. — Ты на чем раньше был?

— На БТ, — водитель нервно сглотнул. — Товарищ старший лейтенант, я ж не отказываюсь. Просто не уверен я.

— Ладно, хватит. Запоминай, как я это делаю.

Оглушительно заревел дизель; лязгая траками, «тридцатьчетверка» осторожно вползла левой гусеницей на один из пандусов. Аккуратно подавая машину вперед, одновременно разворачивая ее, Петров подумал, что, вполне возможно, водителю этот навык просто не успеет пригодиться. Выругавшись, он отогнал эти мысли. Корма повисла в воздухе по четвертый каток, но танк уже стоял обеими гусеницами на пандусах. Еще немного, и он сполз на землю.

— Не глуши двигатель, — бросил комроты механику. — Пахомов, вылезай.

Командир роты и командир танка встали за газующей «тридцатьчетверкой». Из-за рева двигателя говорить приходилось в голос, но зато можно было не беспокоиться, что разговор услышит кто-то со стороны.

— Ты понимаешь, что я должен снять тебя с машины? — спросил Петров, глядя в глаза Пахомову.

Если бы сейчас он увидел на лице лейтенанта облегчение, комроты, не задумываясь, доложил бы об отказе выполнить приказ комбату и комиссару. Но Пахомов побледнел и что-то пробормотал.

— Не слышу!

— Не позорьте, товарищ старший лейтенант! Я не трус. Просто не хочу… Вредителем.

Похоже, это что-то для него значило. Этот маленький лейтенант даже не подумал о том, что, если Петров отстранит его от командования и доложит об отказе выполнять приказание, одним позором он не отделается. Ротный привык доверять своим суждениям. Пахомов не был трусом, но отчаянно боялся обвинения в умышленном выводе машины из строя.

— Хорошо. Первый и последний раз. Тебя как зовут?