В ад с «Великой Германией» - [78]

Меня вызывают: «Унтер-офицера Рехфельда! Унтер-офицера Рехфельда!». — «Я здесь!» — «Здесь ефрейтор Рихтер из вашей минометной роты. Он тоже ранен!» Рихтер кивает мне, и я приветственно машу ему. Хочу спросить, что случилось с моей минометной ротой, но тут прибывают солдаты морской пехоты и располагаются на палубе. (Ефрейтор Рихтер жил в Германии, а позднее переехал в США.) Между тем стрельба становится все зловещей! Стоящее в отдалении более крупное грузовое судно не обстреливается теперь целенаправленно. Там всего лишь поднимаются фонтаны воды высотой в метр. Но теперь огонь перенесен прямо к нашему кораблю! Я внезапно замечаю несколько подводных лодок, которые оставляют широкую желтую полосу вокруг своих башен. Они двигаются к заливу в надводном положении, и все стоящие до сих пор на якорях корабли пропускают их и с коротким воем сирен образовывают кильватерную колонну, которая медленно передвигается на запад! Мы плывем! Подводные лодки — это наша охрана! Они сосредотачиваются вокруг кораблей. Я замечаю, что все суда едут довольно медленно, прикрываясь померанским, мекленбургским побережьем. Я узнаю обрывистые берега, желто-коричневые пляжи и наверху темные сосны. Время от времени попадается маленький маяк или другое подобное здание, защищающее побережье.

Мы идем по низкой воде, чтобы максимально прижаться к побережью по направлению к Свинемюнде. Маршрут по глубокой воде ведет в Данию. Мы узнали, что два больших военных корабля, «Густов» и «Штебен», были потоплены русскими подводными лодками. При этом погибла масса мирного населения! Время от времени я слышу, как ревут сирены и на моей «барже». Судно, кроме того, неоднократно сигналит короткими звуками. Это означает «воздушную тревогу» или же «опасность атаки подводной лодки»!

При этом меня охватывает щекотливое чувство! Ничто не говорит о том, как бывало раньше, что «поездка морем весела; поездка морем прекрасна…». Теперь я предпочел бы поскорее оказаться на суше. Как я сумею попасть на землю с забинтованной неподвижной ногой, если корабль получит пробоину и опустится на дно? Хорошо, что я не в трюме, а здесь, наверху, на палубе, но смогу ли я плыть? Да еще в ледяной мартовской воде. Как долго продержусь на воде? Об этом даже не хотелось думать. Я обмотал моими обоими перевязочными пакетами, а затем бумажными лентами (туалетной бумагой?) заложенную на мою ногу «тряпичную шину». Теперь она стала немного тверже. Куртка моей зимней форменной одежды хорошо греет, но от штанов санитары отрезали правую часть в бедре, включая кальсоны. Я чувствую, как туда пробирается холод. Однако под решетку постоянно прибывает отработанный теплый воздух. Впрочем, холодный ветер не оставляет меня в покое и свистит около носа. Я внимательно слежу, не появятся ли самолеты или подводные лодки. Однако только однажды показался русский самолет, но его быстро прогнали общим огнем обороны всех кораблей конвоя. Так быстро, как это только может тихоходный корабль, мы проходим у померанского побережья, приближаясь к Свинемюнде.

21 марта 1945 г. Утром мы заходим в гавань Хеллвердена. Здесь все разбомблено! Мы узнаем, что англо-американцы бомбили город и гавань Свинемюнде несколько дней назад. Я появляюсь у трапа одним из первых. Нас разгружают корабельным краном. Разгрузка идет очень быстро, так как в городе постоянно объявляют воздушную тревогу. Невдалеке стоят помеченные красным крестом железнодорожные вагоны, в которых перевозят раненых. В санитарных вагонах мы находим мешки с коричневой «крафтовой» бумагой. Там мы берем себе полосы туалетной бумаги и перевязываем те места, где кровь начинают проступать сквозь повязку. При этом все дышим своим собственным спертым воздухом. Но тепло! Я с ужасом думаю о том, что будет, если взвоют сирены воздушной тревоги. Все, кто может бежать, помчатся в укрытие. Но мы — мы лежим в вагонах высотой почти 1,5 м! Это уже действительно будет очень глупо: доехать до Германии и попасть под бомбежку! Однако я не слышу ни воя самолетов, ни стрельбы зенитных орудий. Это уже хорошо! Наконец, по прошествии бесконечного светлого времени, весь корабль разгрузили, и наш поезд отправился! Наступает вторая половина дня. Вечером мы проезжаем вокзал Пазевальк. На стене я вижу большую надпись. Приведу дословный текст: «Здесь лежал наш вождь Адольф Гитлер во время Первой мировой войны в военном госпитале, будучи отравлен ядовитым газом. Здесь он решил стать политиком». У меня в голове мелькнула крамольная мысль: «А если бы не решил тогда? Вероятно, дела у нас шли бы сегодня гораздо лучше?» Поезд направляется в Бад Клейнен, однако едет очень медленно. Внезапно сзади на поезд заходит самолет. Тарахтят бортовые пушки и пулеметы. Вагон внезапно останавливается. Локомотив поврежден. Мы стоим и не двигаемся. После бесконечного ожидания наблюдаем, как разбитый локомотив стаскивают с рельс и подгоняют новый. Буфера вагонов сталкиваются, и они трогаются с места. Слава богу! Но мы недооценили американцев. Снова появился самолет, на этот раз спереди! Он делает разворот и летит прямо к локомотиву. И снова в воздух вздымается пар, вагон жестко встряхивает. Поезд останавливается. Ничего нет хорошего в поездке на этом поезде. Почти два часа спустя мы получаем новый, третий, локомотив, который прицепляют к поезду. С ним мы наконец подъезжаем к Бад Клейнену. Там мы стоим почти два часа — никто не знает, что дальше делать с нами. Мои ноги, особенно правая нога, сильно болят! Многочисленные раны жгут оставшиеся осколки. Я разворачиваю верхний слой бумаги, а потом медленно и осторожно покидаю вагон. С трудом опираюсь на правую ногу. Но я хочу убраться отсюда прочь! При любых обстоятельствах мне нужно попасть в Данию. Опираясь на костыль, иду с искаженным от боли лицом к другой платформе, откуда поезд отправляется в Шверин. Я нахожу место в купе третьего класса и протягиваю ноющую правую ногу. Поезд постепенно заполняется. По радио передают: «Внимание! Внимание! Все беженцы, которые должны попасть в Шверин и Людвигслуст, садятся в поезд, стоящий на пути „X“». Я смотрю на старых людей, которые не имеют почти ничего при себе. Напротив меня сидел старик, явно из Восточной Пруссии. Это можно понять по типичному произношению, с которым он обращается к женщине с небольшим багажом. Внимательно осмотрев меня, он через некоторое время спрашивает: «Вы русский?» Ну, думаю я, наверное, я уже так плохо выгляжу, что он принимает меня за русского. Он еще не видел моего лица. Моя белая шапка грязная, повсюду запятнана кровью. В правой ноге показывается только слегка укрепленная бумажными повязками «шина из тряпок». Я снимаю свою шапку и приоткрываю мундир вермахта с черно-бело-красной лентой Железного креста 2-го класса и кроваво-красной лентой «За зимнюю кампанию на Востоке 1941/42». На моей груди наряду с Железным крестом 1-го класса он узнает знак штурмовой пехоты и ленточку ранения. Старик просит у меня прощения и спрашивает, куда я собираюсь ехать. Я, в свою очередь, интересуюсь, из какого он города. Сейчас я уже забыл его имя, но помню, что он из Тильзита. Он хочет, как и я, попасть в Шверин, куда я направляюсь к брату отца, тете Труди, кузине Урсель и двоюродному брату Юргену. Он хочет добраться до Заммельлагера. От Шверина это почти 30 минут езды. Мы едем туда!