Узники коммунизма - [11]

Иван Бойко также закопал в землю некоторое количество пшеницы и кукурузы. Яму вырыл у себя на огороде, из досок сделал обшивку и засыпал землей, а место замаскировал посевом. Работа была произведена ночью быстро и аккуратно. Сосед Бойко и друг его детства Василий, также бедняк и активист, последовал его примеру.

Однажды, придя домой из колхоза, где он работал бригадиром, Бойко, застал у себя одного из этих «партейных». Пьяно улыбаясь, он рукой указал на огород и прохрипел:

— Пшеницу ты, Ваня, на огороде засеял правильно, но на яме она имеет другую окраску. Сперва я полагал, что это такой цвет от навоза, а когда пощупал «штылем» — получилась яма с досками. У Василия тоже самое… Бояться нечего — помиримся. Мы люди свои, советские…

В тот же день, вечером, Бойко с соседом своим отвезли ему на квартиру 10 пудов пшеницы и пять пудов кукурузы. Спустя четыре дня, пришлось еще дать 10 пудов, а через некоторое время он потребовал еще столько же. В случае отказа — собирался было заявить властям.

В назначенный день он в третий раз пришел к Бойко за зерном. Его крепко напоили, вывели во двор, пятикилограммовой гирей ударили по голове и свалили в заброшенный колодец, находившийся в соседнем вымершем дворе.

Исчезновение партийного пьяницы и вымогателя не сразу обнаружили. И до этого случалось, что целыми днями он не являлся в стансовет, пьянствуя и развратничая где-нибудь на хуторах. Когда осведомлялись о его местонахождении, стансоветчики, такие же пьяницы, как и он, обычно отвечали:

— На хуторах мобилизует средства!

Но когда прошла неделя и другая, стансовет забил тревогу. Сообщили в районное ГПУ и прокурору. Начались розыски. Даже Бойко и Василию, как активистам, было поручено подслушивать, что об этом гуторит масса. Были арестованы десятки станичников, находившихся на подозрении у ГПУ — вся интеллигенция, священник, дьячок, но подлинных виновников обнаружить не удалось. Никому и в голову не приходило, что убит он не кулаками и «охвостьем», а настоящими советскими активистами.

ГПУ свирепствовало, а Бойко с Василием помалкивали. Так прошло два года.

Наступил 35 год. Оставшиеся после голода в живых станичники сливались с прибывшими из северных областей переселенцами (вымерло больше половины станицы). В колхозах была введена система трудодней и разрешена колхозная торговля на местных рынках. В городах и местечках были отменены хлебные карточки. Ликвидировались «Торгсины» и открылись магазины Госторга. Одним словом, люди понемногу стали оживать и постепенно втягивались в новую «зажиточную» жизнь.

Иван Бойко с Василием тоже — переключились на новую жизнь. Один бригадирствовал, а другой работал кладовщиком. Тайна колодца не так уж остро беспокоила их, как это было в прежние годы. Правда, им было жаль всех невинно пострадавших из-за них станичных жителей, но эти люди всё равно были бы изъяты из станицы.

— А всё-таки хорошо сделали, что кокнули гада, — иногда говорил Бойко своему другу.

Станичники, знавшие убитого стансоветчика, также вспоминали:

— Собаке — собачья смерть! — За такого паразита и греха не будет. Ведь сколько крови человеческой выпил, вампир проклятый?! Сколько несчастных загнал в Сибирь и на тот свет?

Однажды, на масленице, после обильной выпивки у тещи, Бойко очень разговорился и расхвастался, и решил в тайну колодца посвятить свою жену.

— Вчера в станице обратно повязали десятерых колхозников. Ребята из НКВД сказывали, что их арестовали в связи с убийством Кирова, а окромя этого еще и за того чорта. Напрасно они тягают людей… Всё равно не найти им настоящих виновников — концы спрятаны основательно! — многозначительно сказал своей жене Бойко и пригрозил:

— Слышь, Маня, если ты кому-нибудь проболтаешься, тебе — крышка, а мне — гроб, — поняла?

И муж рассказал жене, как был убит коммунист и где его труп. Перепуганная женщина поклялась всеми станичными клятвами и святым крестом, что всё сохранит в строгой тайне.

…А спустя месяц, НКВД арестовало Бойко, жену его и Василия, вытащило из заваленного колодца разложившийся труп коммуниста и повело следствие.

* * *

Как-то раз в нашу 39 камеру ввели человека. Низенький, щупленький, сгорбившийся, в крестьянской одежде, с большой торбой в руках, он имел измученный вид, беспрерывно курил и, глядя потухшим взглядом в противоположный угол камеры, тяжело и мрачно вздыхал.

На все наши вопросы, за что его арестовали, он отвечал коротким «не знаю», но мы чувствовали, что он говорит неправду. Поздно вечером того же дня его вызвали к следователю, откуда он был приведен только после полуночи.

С вытянувшимся бледно-желтым лицом и запавшими глазами он молча лег на койку, всё время ворочался, курил, кашлял и вздыхал.

— Ну, как, Бойко, твои дела? — спросил кто-то его утром.

— Следствие было… С другом Василием очную ставку давали. Пришлось подписать протокол. Жену отпустили домой, а нам предъявили 58 статью 8 и 11 пункты… Следователь сказал мне, что я спекся… Что это значит, товарищи, «спекся»? — спросил Бойко.

— Нужно, чтобы ты, дружок, сперва «размотался», а потом мы ответим тебе, что значит слово «спекся».

И Бойко «размотался».