Узник страсти - [139]

Она лежала неподвижно, какое-то время не веря этому, затем рывком подняла руку, чтобы убедиться в том, что ее рука действительно закована. Рука поднялась лишь на небольшое расстояние, так как цепь натянулась и глухо звякнула. Цепь была прикреплена к столбу, поддерживающему балдахин кровати.

Она приподнялась на локте, напряженно вглядываясь в темноту, и дрожащим от ярости голосом сказала:

– Равель Дюральд! Я знаю, что ты здесь! Что, по-твоему, ты делаешь?

Раздался легкий треск и желто-оранжевый свет вспыхнул рядом с умывальником. Равель стоял, держа в руке фосфорную спичку. Он потянулся к лампе и, сняв абажур, поднес спичку к фитилю. Вспыхнувшее пламя придало его лицу вид блестящей фарфоровой демонической маски, но это впечатление исчезло, когда он снова надел на лампу абажур, поднял ее и направился к ней. Он поставил лампу на столик рядом с кроватью, прежде чем заговорил с ней:

– О чем ты думаешь?

– Я думаю, что ты сошел с ума!

– Возможно, ты и права.

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее, и когда она увидела выражение его темных глаз, по ней пробежала дрожь, ничего общего не имеющая со страхом. Сглотнув слюну, она спросила:

– Как ты сюда попал?

– Дениза впустила меня. Я сказал ей, что я твой гость и что ты можешь вернуться с минуты на минуту. Она предоставила мне возможность ожидать тебя здесь в течение трех последних суток. Она считает, что с твоей стороны весьма невежливо заставлять меня ожидать так долго, и находит, что мое терпение заслуживает похвалы. Все это весьма необычно, но близко к тому, чего она могла бы ожидать от нас обоих.

– Я уверена в этом, – резко сказала Аня. – Ты знаешь, что все думают, что ты исчез, и даже твоя мать? Ты мог бы по крайней мере оставить ей письмо.

Его губы изогнулись в улыбке.

– Все еще беспокоишься о моей матери? Позволь мне успокоить тебя. Я подробно рассказал ей, где я буду и что собираюсь сделать.

– Она… она знает?

– Именно она предложила помочь мне и направить тебя сюда, если ты в течение определенного периода не покинешь город.

Ловушка, и очень заботливо и осторожно расставленная. Какой же идиоткой она была, что поверила хоть единому ее слову!

Он присел на край кровати, подтянув к себе колено и обняв его, стараясь в то же время не закрывать свет, падающий на ее лицо.

– Она также рассказала мне, как позаботится о том, чтобы ты приехала сюда.

Аня смотрела ему в глаза так долго, как только могла. Затем, опустив глаза, сказала безжизненным голосом:

– Правда?

– Существовало много возможностей, много эмоций, на которых она могла сыграть, – сказал он, – среди которых ненависть, месть, раскаяние, сострадание, вина. Но была только одна, которой бы она воспользовалась, только одна. Если бы ты не приехала по этой причине, ты не приехала бы вообще.

Она ничего не ответила, не могла этого сделать, так как у нее перехватило дыхание.

– Скажи мне, почему ты приехала, Аня, – нежно настаивал он.

Она попыталась пошевелить рукой, и звон цепи вызвал у нее слабый приступ гнева, которого оказалось достаточно, чтобы собраться с силами и выказать ему пренебрежение.

– Какое это имеет значение? Ты получил то, что хотел!

– Это имеет значение, милая Аня, да, это имеет значение. – Он протянул к ней руку и дотронулся костяшками пальцев до ее щеки, наслаждаясь прикосновением к гладкой поверхности ее кожи. Его внимание привлекла блестящая булавка, которой была заколота ее толстая коса, и он наклонился, чтобы выдернуть ее и отбросить в сторону. Он провел своей теплой и мягкой рукой по ее волосам, разыскивая остальные булавки, и повторил:

– Скажи мне.

Деваться было некуда. Его воля была непреклонна; и если раньше у нее и были в этом какие-то сомнения, то она своими глазами убедилась в этом под дуэльными дубами. Он требовал не меньшего, чем полной капитуляции. Что ж, он получит ее, но ему придется заплатить за это.

– Я приехала, – сказала она, глотая слезы, – потому что сожалею о том, что сделала с тобой.

– Раскаяние. Нет, это не то. – Он перекинул косы через ее плечи и начал расплетать их, рассыпая пряди волос у нее на груди.

Она положила свободную руку на его плечо, легко коснувшись повязки.

– Потому что я чувствовала твою боль и, зная о том, что являюсь ее причиной, хотела облегчить ее.

– Сострадание, – сказал он и провел пальцами подлинному ряду пуговиц, на которые до самой шеи застегивался ее голубой дорожный костюм. В его прикосновении ощущалась дрожь.

– Потому что когда-то я сделала тебя изгнанником и не хотела, чтобы это снова повторилось сейчас – ведь мои слова могли предотвратить это. Я хотела сказать тебе, что ты неправильно понял: Селестина хотела обвинить в убийстве не тебя, а Муррея.

– Вина. Я носил ее с собой все эти годы, так что теперь могу легко узнать ее. – Он покачал головой.

Под его пальцами пуговицы расстегнулись до талии. Лифчик натянулся на ее груди, которая была поднята туго зашнурованным корсетом. Он сосредоточенно поглаживал их костяшкой пальца, наблюдая за тем, как от этой нежной возбуждающей ласки набухают ее соски.

С трудом дыша, Аня сказала:

– Я приехала потому, что, не сделав этого, дала бы тебе покой, которого ты не заслуживаешь.