Узник гатчинского сфинкса - [2]

Потом было что-то, что закрыло и поглотило собой все остальное: с папской строгостью и лаконизмом Цезаря, письмо графа Гёрца.

«Август, — писал Гёрц, — отбрось сомнения. Перед тобой дорога надежд и славы. Твоя судьба — в России».

На Английской набережной со смолистым запахом, выстланной новыми сосновыми чурбаками, он нашел небольшой темно-желтый особняк в два этажа. В подъезде с двумя фонарями едва он взялся за скобу тяжелой, окованной медными пластинами двери, его встретил лакей.

— Мне нужно видеть прусского посланника графа Гёрца, — сказал он.

— Его сиятельство не изволят принимать в такое время.

Но сей диалог был прерван сочным хлопающим цокотом подков по деревянной мостовой. У подъезда остановилась легкая золотисто-зеленая карета с королевским гербом Пруссии, и тотчас же с подножки соскочил сам граф Гёрц. Высокий, сухой и легкий. Сам открыв дверцу кареты, он подал кому-то свою длинную руку и извлек из ее шелкового чрева что-то тяжелое, белое и кружевное. И тут они увидали его: в темном дорожном плаще, без шляпы, с желтым саквояжем.

— Ба, Матильда, да ты посмотри, кто это! — почти радостно воскликнул граф.

— Август? — удивилась она. — Ах, Август! Наконец-то!..

В кабинете, у жарко топившегося камина, граф вдруг остановился и положил руку на плечо юноши.

— Я читал твои драмы, мой юный друг. С твоим талантом карьера в России тебе обеспечена. Здесь голод на просвещенных людей…

— Прекрасно, Август! — Это сказала из глубины комнаты, откуда-то из-за тяжелых темно-красных портьер Матильда. — Просто чудесно! Ты не поверишь, но я… я плакала, как… как твоя пастушка… Особенно восхитительно то место, где Курт ночью на перевозе прощается с Габи и она вешает на него распятие… Это так живо напомнило мне мой родной Веймар! Ты говоришь, что Виглош еще жив? А тетушка Гретхен?

— Да, извини, Август, и ты, Якоб, я совсем забыл, — сказал граф, беря Коцебу за руку и увлекая куда-то к сумеречному окну. — Позвольте вас представить.

И тут только Коцебу заметил в кабинете высокого молодого господина в сером помятом сюртуке с двумя рядами пуговиц, с пестрым платком на могучей шее. Умные, широко поставленные глаза как бы сглаживали и вздернутый широкий нос, и широкие скулы, переходящие в изящно очерченный, почти нежный подбородок с яркими, хорошо прорисованными губами.

— Ленц, — глуховатым голосом проговорил незнакомец, едва кивнув головой и пожимая руку Августу.

— Представитель «бурных гениев», — счел нужным добавить граф, заметив, что его юный протеже довольно равнодушно отнесся к имени «Ленц».

— Как? — вдруг встрепенулся Коцебу. — Знаменитый драматург и теоретик «Бури и натиска»?

— К вашим услугам, — вновь проговорил Ленц с улыбкой, наблюдая замешательство своего соотечественника.

— Вот и отлично, — переходя в столовую, вновь заговорил граф. — Кстати, Август, знаешь ли ты, что занимаешь место Ленца? Вот пусть он и введет тебя в твою работу. Впрочем, нет. С его увлечениями гиперболами, он заранее отвратит тебя от секретарства. Он у нас почитается за либерала.

— Полно, господин посланник! — укоризненно взглянула на мужа Матильда. — Всегда-то ты сам преувеличиваешь.

Ленц почти все время добродушно улыбался и помалкивал, однако во всем его простом облике, скорее даже нарочито простом, проступала такая незаурядность натуры, что само его молчание скорее шло от снисходительности к своим собеседникам; он вел себя как человек, никому и ничем не обязанный, чувствующий свою силу и рассчитывающий только на себя.

Вскоре пришел советник посольства, еще два-три близких служащих прусской миссии. Был хороший ужин, радушие, милая болтовня. Ленц остроумно и занимательно рассказывал о Москве, откуда он только что приехал и куда вскоре снова уедет. Граф говорил о недавнем приеме у императрицы. Все это было для Коцебу ново и чрезвычайно интересно. Но вот Ленц встал.

— Позвольте, господа, откланяться, меня ждут, — сказал он.

— Вольному воля, милый бродяга, — ответил граф.

— Если позволите, я бы проводил вас, — с отчаянием игрока пылко проговорил Коцебу.

— Поздравляю, Якоб, с новым поклонником, — вставила Матильда. Но Ленц, казалось, не слышал реплики.

Они вышли из подъезда в темень и мелкий дождь, высматривая у высоких перил набережной извозчичью пролетку.

— Однако же не очень уютно тут у вас, — чтобы нарушить молчание, начал Коцебу. Но Ленц не отвечал. Он стоял на мостовой, широко расставив ноги и заложив руки за спину, подобно баварским лесорубам, и смотрел куда-то вперед.

— Ладно, — сказал он, — пойдем пешком, тут недалеко. И вот что, уважаемый преемник, — в голосе Ленца послышались новые нотки, нотки сарказма или насмешки, — я не думаю, чтобы вы готовили себя в гражданское служение, точнее — в чиновничье. Быть секретарем в департаменте строения водяной коммуникации довольно скушно.

— Простите, но как понять: водяная коммуникация? — забегая вперед, спросил Коцебу.

Ленц недовольно взглянул на своего спутника, пожал плечами.

— Откуда мне знать. Что-то с водой связано, с баржами и набережными. Впрочем, это не важно. Главное другое: генерал Бауер, секретарствовать у коего вы будете, лучший инженер Европы и премилый старикашка. Однако в последнее время он чаще чем надобно стал прихварывать. Поэтому я полагаю, что ваша обязанность по службе не будет особенно обременительна. А скорее всего будет состоять в том, чтобы вечерами читать ему «Мисс Сару» или «Галотти»; однако в хорошем расположении духа он не чужд и Клингера. Но вот что еще, — тут Ленц остановился и положил свои широкие ладони на покатые плечи юноши. — Господин Бауер заведует к тому же немецким театром и пользуется у государыни особым расположением: он иногда играет с ней в дурака. — При этом Ленц, как показалось Коцебу, улыбнулся и снова затопал по пустынному и скользкому от дождя деревянному тротуару, мимо какого-то забора.