Узник Двенадцати провинций - [14]

Там действительно что-то билось. Птица величиной примерно с дрозда пыталась сокрушить ударами клюва стены своей деревянной тюрьмы. При виде меня пернатый длинно, пронзительно свистнул и устремил из-под взъерошенного хохолка взгляд, исполненный такого гнева и негодования, что удивительно, как они только поместились в таком маленьком тельце. Когда я просунул палец между прутьями, думая с ним поладить, он меня клюнул. На кончике пальца выступила кровь. И крепкий же оказался клюв у паршивца!

Черт побери, с ним будет нелегко!

Как бы то ни было, аппетит он сохранил отменный. Склевал все зерна, что были в клетке.

В следующие дни, однако, он отказывался есть. Поначалу я не беспокоился – Йорн меня предупредил, что это дело обычное. Я часто навещал моего маленького узника. Разговаривал с ним вполголоса, наполняя поилку чистой водой, оставлял душистые зерна, сидел с ним до позднего вечера – в общем, всячески старался приучить его к своему обществу. Но я видел, что он хиреет. Лапки, красивые, бархатисто-черные, больше его не держали, он лежал на боку, приоткрыв клюв ровно настолько, чтобы пропустить струйку воздуха. Хохолок обвис, а оранжевые глазки, такие яркие и живые, мало-помалу теряли свой золотистый блеск. Он погибал.

Я этого не хотел. Как мог бережно я взял его в руки. Теплое крошечное сердечко едва трепетало в моей ладони. Невесомая головка слегка покачивалась, глаза были закрыты.

Я заклинал его жить. Головка бессильно упала. Внезапно гнев охватил меня.

– Ну и черт с тобой, гадкая птица. Проваливай. Подыхай, если хочешь. Я и сам справлюсь, вот так-то. Ты мне не нужен!

Слезы потекли по моим щекам, кулаки сжались. Одна капля упала прямо в его клюв, когда он широко раскрыл его, чтобы вдохнуть в последний раз, и, к моему удивлению, исчезла в нем. Он сглотнул, тихонько икнув.

– Не лучше ли зерна солириса соленая слезинка? – шепнул мне голос Силде, которая бесшумно подошла сзади. – Ты видел, как жадно он ее выпил? – Она положила руку мне на плечо. – Он будет жить, Гвен, я уверена.

Кончиком пальца я снял с уголка глаза вторую слезинку и дал ему выпить, потом еще одну, и еще.

После этого мне удалось напоить его водой. Через час он проглотил первое зернышко. Я ликовал. Я унес его в дом, прикорнувшего в чашечке моих ладоней. Йорн одобрительно похлопал меня по плечу.

– Ну вот, тебе удалось, Гвен! Поздравляю! Теперь могу тебе сказать: я не очень-то верил. Не каждый день увидишь пойманного свистуна. Это просто диво дивное. На моей памяти ты первый во всей округе его изловил.

– Спасибо, Йорн.

– Береги его. Не забывай смачивать зерна в можжевеловой, иначе они их не переваривают. Сам я их не кормил, но слышал такое и еще много всякого…

Приручить пибила было нелегко, но постепенно он привыкал к моему присутствию, к моему голосу. День за днем я сокращал разделявшую нас дистанцию. Когда он впервые просунул клюв между прутьями клетки в ожидании корма, меня бросило в дрожь. Дальнейшее было детской игрой. Он уже давался в руки, ел с моей ладони. Когда его крошечные коготки сжимали мой палец, я нес его, как короля, а он восседал гордо, встопорщив хохолок и расправив крылья, но даже не пытаясь улететь.

Йорн отправился на свою последнюю вахту на побережье. Силде была опечалена больше обычного; я самонадеянно полагал, что она ревнует меня к птице. Я берёг свистуна как зеницу ока, засыпал с мыслью о нем, а проснувшись, сразу бежал к нему. Он приветствовал меня радостной трелью. Я носил его с собой в кармане повсюду: к реке, в хлев, на рынок. Он слушал меня, склоняя головку. Торговцы, таможенники, досужие кумушки посмеивались, глядя, как идет Заблудший со своим пибилом-свистуном. Но мне до них не было дела. У меня появился друг, собрат по неволе. Кто-то, кто меня понимал, впервые после старого Браза. Он даже научился повторять кое-какие ругательства знахаря. И чтобы скрепить наш союз и воскрешение, которым он был обязан уголку моего глаза, я назвал его Даер, что по-бретонски значит «слеза».

Я не заметил, как прошли два месяца службы Йорна. Силде плакала от радости, когда он вернулся. Ее счастье не будет больше сменяться томительным ожиданием. Милый ее сердцу Йорн останется с ней навсегда. Она танцевала в кухне в его крепких объятиях. Я был счастлив за нее.

Йорн подал прошение о зачислении в летучую таможню и почти сразу же получил пост первой степени в Варме. Надо сказать, он многих в городке знал. Его уважали. Я не раз имел случай в этом убедиться в наши бесконечные вечера в кабаке. И потом, доверительно сообщил он мне: «Взяв тебя к себе на службу, я гору снял с их плеч, ведь такой перхун и никудышник, как ты, никому бы больше не понадобился, уж поверь мне».

Он щеголял в новенькой форме. Приходилось привыкать к его темному одеянию и белому воротнику, подчеркивавшему румянец жизнелюба. Он не просто надел форму – он слился с ней, приобрел все манеры со всеми изъянами и, главное, какое-то особое самодовольство, которым как будто подпоясывался, вставая с постели и застегивая на круглом животике пряжку ремня. Друзья и родные пришли поздравить его с успехом. Он закатил пир и выставлял пиво бочками, чтобы утолить их жажду. Маленький домик два дня ходил ходуном от гвалта гуляк. Мне же ничего и попробовать не довелось, Силде то и дело гоняла меня по всему городу за новыми покупками.