Узник «Черной Луны» - [16]

…Я вскочил и так и сделал: стал искать свой автомат. И, конечно же, не нашел – потому что нам оружие не доверили. Я выдохнул озлобленно, стряхивая такое реальное, в доли секунды промчавшееся в моем сознании наваждение.

Снова послышались очереди: явственно, четко, видно, совсем рядом. Все повскакивали.

– Давай, ребята, наверх! – командовал Опанасенко. – А вы можете остаться, – кивнул он нам с Ваней.

Я пропустил его слова мимо ушей, вышел вместе со всеми.

Наверху выстрелы звучали особенно гулко и хлестко. Дождь продолжал накрапывать, и, когда после очередей наступала тишина, слышно было, как шуршат капли по листве. И я снова вспомнил Афган, где дождей почти не было, звуки выстрелов тоже были другими – может, из-за высокогорья, может, оттого, что в жару все воспринимается по-другому… Тут ярко-оранжевый трассер прошел буквально у нас над головами. На фоне черного неба он выглядел подобно осколку от большого фейерверка. Не знаю, почему так показалось, наверное, оттого, что я до сих пор не мог всерьез принять эту войну; как это так: бывшая Советская Молдавия вдруг передралась сама с собой, и что самое непостижимое – на той и другой стороне воюют и молдаване, и русские, и украинцы.

– Ты бы в сторонку, за дом отошел: опасно, – предупредил меня Гриша. Он тревожно вглядывался в темноту.

– Да ничего. Тебя убьют – я сразу твой автомат возьму.

Гриша хмыкнул.

– Уже надрались? – спросил Корытов, который вышел вслед за мной.

– Да. Но в атаку вряд ли пойдут. А стреляют от избытка чувств, – пояснил Гриша и, зарядив автомат, побежал в окопы.

Мы пошли вслед за ним, но возле здания, где был штаб, я передумал. Идти в окопы, да еще без оружия, – извините, эта романтика была совершенно не для меня. Я вошел в здание, часовой покосился на меня и на Корытова, но ничего не сказал. Старший лейтенант Кинах сидел за столом и накручивал ручку полевого телефона. На нем была все та же каска, блестевшая от дождя, мокрый автомат лежал на столе. Ровным желтым светом горела керосиновая лампа: ток в очередной раз отключился. Командир покосился на нас, но ничего не сказал. Потом он дозвонился до своего начальства и стал докладывать напрямую, без всякого цифрового засекречивания:

– Докладывает старший лейтенант Кинах. На нашем участке противник нарушил объявленное с восемнадцати часов перемирие. Обстреляли из двух или трех автоматов и пулемета… Нет, мы не отвечали… Есть, понял, – закончил он хмуро и положил трубку, потом поднял глаза на нас. Взгляд у него был стылый и болезненный.

«Отупел парень от бессонницы», – подумал я. В Афганистане переутомление часто оборачивалось тяжелыми депрессиями и нервными срывами. Тут хоть вином можно подлечиться, а там…

– Ну, что скажете? В Афганистане не так было? – угадал он мои мысли. – А здесь вот по нас стреляют, а мы делаем вид, что стоит нерушимый вечный мир… Эх, сюда бы батарею «Град», мы бы это Коржево с лица земли снесли… Неткачев половину оружия упустил, теперь оно против нас воюет, – стал он рассказывать про бывшего командующего 14-й армией. – К нему женщины приходили, на колени становились, дай, генерал, оружие, танки, мы за неделю с гвардейцами наведем здесь порядок, да и твоих офицеров никто не тронет. А он: нейтралитет, мы Российская Армия… Но наши бабы так быстро не слезут. Галя Андреева, слышали о такой, взяла своих боевичек, и они ринулись на танки, прорвались в полк, оттеснили солдат – и увели. Так и воюем.

Кинах вытащил папиросу, неторопливо прикурил от керосинки, выпустил желтоватый клуб дыма.

– Ну что там про нас в России пишут? Мы тут газет не получаем… Коммунистический режим взял власть в руки?

– Да это скорей кишиневская лапша, у нас считают по-другому, – ответил я, потому как Ваня газет не читал.

– Как?

– А так – что готовятся нас разодрать со всех сторон. С вашей стороны отрывает Румыния. Флаг ее уже висит на той стороне?

– Висит, мать их, христопродавцев… Но здесь не повесят. Только когда всех перебьют. А на это у них мочи не хватит, – Кинах сделал изысканное ударение на последнем слоге.

Тут снова затарахтело – и совсем рядом.

– Ах, ё… – Ругательство застряло у Кинаха в горле.

«Воздерживается товарищ от мата», – уважительно подумал я.

– Ну что тут поделаешь! – Кинах с наигранной обескураженностью развел руками.

Послышался грохот сапог – вошел Опанасенко.

– Ну, что – они будут нас убивать под наши миролюбивые выкрики или мы их будем кончать с мирным выражением на лице?

– Долго сочинял эту дурацкую фразу? – спросил Кинах.

– Времени в окопе достаточно было!

Опанасенко тут же начал возводить многоэтажную матерную фразу, но Кинах неожиданно резко оборвал:

– Кончай ругаться!

Опанасенко состроил недоуменную физиономию:

– Ну, тогда я пошел.

– Иди.

Кинах стал снова крутить ручку телефона. На том конце провода помалкивали, и даже я начал нервничать: странная здесь была бухгалтерия – по тебе шмаляют, а ты сиди, соблюдай нейтралитет.

Только я успел об этом поразмышлять, как совсем рядом, буквально в нескольких шагах, начал долбить длинными очередями пулемет.

– Во, – без выражения отреагировал Кинах, – не выдержали.

Тут, будто проснувшись, задребезжал телефон. Командир снял трубку и, обрисовав положение, по-военному четко и лаконично сделал заявление: