Узкий путь - [18]

Ты коришь меня: злой человек! Может быть. Но разве эта твоя критика затрагивает основы бытия? Не мелочись, Ксения, не скользи по верхам только, если уж брать, так все. Бери быка за рога. Не множь эпизоды, а сделай что-нибудь одно, но так, чтобы в этом одном все выразилось. Если все эти укоры только для того, чтобы маленько потешилось твое тщеславие, а догадки взять у человека всю душу нет, то и начинать не стоит. Может быть, ты, действуя так, по мелочи, что-то и разгадаешь во мне и это доставит тебе небольшое удовлетворение, но без главного, без понимания существа дела, без стремления вынуть из меня душу ломаного гроша не стоят ни все твои слова, что ты мне здесь сказала, ни весь этот наш разговор. А если все-таки у тебя имеется лукавый прищур и прицел на нее, на мою душу, желательно в таком случае, чтобы ты себе хорошо представляла, какая неизбежна с ней морока. Потому что при всем том, что могу отлично веселиться и быть рубахой-парнем, я уже до дна испил чашу одиночества и отчаяния, а значит, ожесточен. В самую веселую или вдохновенную, светлую минуту меня вдруг как молния ударяет мысль о полной бессмысленности происходящего со мной. Я умерщвлен при жизни, вся моя жизнь превращена в мучительную агонию. Я разлагаюсь и принужден наблюдать свое разложение. Я стал лишним в этом мире не столько потому, что мир в своем развитии отстает от меня и не предоставляет должных условий для достойной меня деятельности... это тоже есть, но гораздо важнее другая причина: я убедился в абсурдности и бесцельности бытия, я понял, что погибель наша в утрате веры...

Сироткин умолк и скорбно опустил голову, а Ксения в невольном страхе отступила на шаг, опасаясь, как бы душа ее друга сама не вынулась из своего гнездовища и не бросилась ей в руки.

Его удивляло, что соображения, мысли о мире и о себе, образовавшие в сердце такой компактный источник неизбывной горечи, наружу вышли почти неуправляемой лавиной слов. И все же дело было сделано; скверно, хорошо ли, вопрос второй, а вот что на Ксению он произвел сильное впечатление, это факт. А разве не этого он и добивался? Теперь ему представлялось, что выясняя и дальше все о своей поруганности в бездушном и бездуховном, жестоком и ни во что не верящем мире, он не только уже не остановится на полпути и не только увлечет на этот путь Ксению, но и снискает в конце концов славу нового духовидца и истинного мистика. А это гораздо перспективней, чем думать, что Ксения, как всякая представительница ее пола, продажна и пытаться ее купить.

Нет, все удалось на славу. Сироткин перестал хмуриться, поднял голову и взглянул на женщину с торжеством.

Ксения была в смятении. И она не ведала, что выглядит великолепно и Сироткин готов прямо здесь, на смотровой площадке, где они так одиноки и помешаны друг на друге, посягнуть на свою и ее супружескую верность. Она внезапно обнаружила поразительную близорукость. Перестала чувствовать свое очарование и то впечатление, которое производит на мужчин. Но может быть, она сейчас особенно не понимала в своем друге мужчину.

Как мужчина он никогда и не интересовал ее, во всяком случае она не уставала повторять это ему самому, мужу Ваничке Конюхову и всем желающим слушать ее. У нее не было оснований думать, что она обманывает себя и других. Правда, слишком глубоко в собственную душу, только для того чтобы уяснить свое отношение к Сироткину, она не проникала пытливой мыслью. А сегодня к этим соображениям о Сироткине добавилось еще и то, что он, пожалуй, и не мужчина вовсе. По большому, конечно, счету.

Борясь за ее симпатии, Сироткин раскрыл душу, из кожи вон лез, лишь бы доказать, что он не хищник, не мироед, а славный малый, живая, страждущая душа, мыслитель и мечтатель. Но все, что он высказал, сохранилось в памяти Ксении не то горячечным бредом, не то подобием назойливого детского лепета. У нее возникла крамольная и жестокая мысль, что в сердцевине блестящего, сообразительного, образованного парня Сироткина кроется некая закавыка, которая, если осторожно вскрыть ее и рассмотреть, выдает, кажется, что достойный во всех отношениях Сироткин не слишком-то и умен. Она в растерянности смотрела на него. Ее состояние было близко к потрясению. Ей нужно было ущипнуть себя, проверить, что она не спит, но она не находила сил пошевелиться. Горячая волна страха перед собственным разумом, перед его тайной, в неизъяснимости которой рождаются столь чудовищные мысли, прокатилась разрушительно, с воем, и после нее осталось утешительное для Сироткина предположение, что умных людей не бывает вообще. Самой Ксении утешаться уже было нечем.

Сироткин же думал только о своей бесспорной победе. Жизнь перешла в стадию постоянных удач и везений, материальный успех нынче подкреплен успехом нравственным, духовным. В то же время горечь одиночества и безверия он сейчас ощущал даже сильнее, чем когда с жаром говорил о ней, и был готов хладнокровно и безоглядно покончить со своим богатством, лишиться всего, даже дома, заслужить проклятия жены и детей, - все только для того, чтобы окончательно осознать бедственность своего положения в мире, узость пространства и краткость времени. Ему хотелось с дикими воплями и судорожными рыданиями кататься по асфальту смотровой площадки, между небом и землей, разбить себе голову о камни, царапать окровавленными пальцами сырую кору деревьев. Останавливала его суетная, смятенная, похожая на панику невозможность забыть о жене, грубой и недалекой. Она смеялась бы, найдя его в таком состоянии, и даже не поняла бы, что в мыслях и мечтах он уже предал ее.