Узкие врата - [3]

В восемь начиналась тягучая пытка у станка, экзерсисы у зеркала, увеличивающего число учениц вдвое – на каждую свой двойник. Ничего-ничего, все скоро закончится. И это пройдет! Инга снова верила в свою избранность, рабство не для нее, надо только дождаться дня икс, когда мать с бабушкой сюда переедут. Тогда Инга бросит этот выхолощенный танец. Два раза в неделю желающих водили в театр. Странное впечатление… Адажио – тема любви? Черта с два, просто худосочная геометрия. А эти принцы в белых трико с подчеркнутой выпуклостью посередине, которая не спасает их от приторного женоподобия. В балете мужчины условны, Инга сразу почуяла это неравновесие инь и ян.

Она ходила на спектакли от беспризорности, куда ей еще было податься? К восьми годам Инга привыкла к двум постоянствам: всегда есть чем заняться и есть по кому скучать. Даже по детдомовским сиплым мальчикам – и то с удивлением тосковала, не говоря уж про Оксанку и Анзора. Тосковала по разношерстности человеческого улья. Здесь-то все были скроены по одному лекалу и, даже взрослея, сохраняли синхронную идентичность. Учительница Нелли когда-то заметит: «Ингунь, грудь у тебя не растет. Это хорошо. И редкость». – «Да где же редкость! – вспылит Инга. – Куда ни плюнь, у всех размер минус первый».

У Инги, однако, он был «минус второй». Ее данные и без того оценили. Маленькая головка, руки длиннющие, выворотность… На нее возлагали надежды, на нее смотрели, украдкой тыча аристократическими пальцами. О первых педагогах доисторического, то есть до-Неллиного, периода и вспомнить нечего. Общеобразовательные уроки давались легко и незаметно. На оплошности смотрели сквозь пальцы, на математике девочки учились друг у друга укладывать волосы в аккуратные крендельки и шишки. У Инги стрижка, она особняком. Надя, высокомерная соседка по парте, без конца демонстрировала батманы и могла на мгновение прижаться щекой к ботинку. Надя начиталась про Анну Павлову и думала, что умная. Инга чуралась страдальческих сказок о превратностях знаменитых судеб. Расфуфыренные, приземистые крепышки – балерины-легенды на отретушированных фото не тянули на мучениц.

– Милая моя, балет – это монастырь, за всякую радость жизни платишь по двойному тарифу, – поучала Нелли. – Толстухи в перьях, говоришь? Они большей частью плохо кончили…

Странные методы взращивания талантов у Нелли. Но только она говорила правду, не отворачиваясь. Правду о том, что никуда уже не сбежать отсюда. «Тешь тщеславие, больше ничего не остается. Тебя будут бить по обеим щекам и по затылку в придачу, а ты только знай, что лучше всех. Но – будь лучше всех!» С Нелли они познакомились в страшную минуту очередного прозрения. Шло второе полугодие заточения, а за Ингой никто не ехал. В письмах из дома о переезде уже не было ни слова. Ждать? Опять изнурительные приседания у станка, боль, мозоли, а за окном всегда мокрый снег и небо без сахара и сливок – ни солнца, ни облачка. Инга решилась. Вечером, роняя слезки, собрала пожитки и отчаянно рванула на вокзал. Пока собиралась, товарки по комнате молча следили за ней, только сплетница Леля авторитетно сочувствовала. «Тебя засекут. А если и нет, то кто ж тебе билет продаст? Лучше пусть мать твоя договорится с директрисой, чтоб тебя отправили с проводницей, а то, может, твоя мать на секретном заводе работает, там режим строгий, отпроситься нельзя, а если прогуляет – ее сразу под суд…»

Какой завод… какой суд?! Инга в лихорадке пихала в портфельчик чучело птички в коробке из-под чая, африканский подарок Машки, неразлучный свой талисман, пару ненадеванных носков с гномиками и прочие виноватые мамины дары. На сем запасливость истерики закончилась. Оглядев одинаковые панцири кроватей, одинаковые снежинки в конусе фонарного отсвета, одинаковых девочек, львиная доля которых скоротает век щепками для растопки зрелищ, Инга ринулась по коридору бегом от своей участи. Не то чтоб все уже спали, но дело близилось к ночи, общажную пустынь лестниц наполнил злой бег. Не сказать, чтобы наступившая темнота благосклонно открывала объятия беглянке, скорее она была столь же менторски равнодушна, как и вахтерша, колупающая крючком в серой шерсти. «Девочка, куда ты?» – машинально и гулко вопросила она. Риторическая безнадежность вопроса ударила в спину.

Сбежать из темницы оказалось подозрительно легко. Навстречу Инге сквозь вездесущий ветер цокала на каблуках Нелли. Она шла просто потому, что решила в кои-то веки пройти мимо вскормивших ее пустенькой манкой стен, она тоже прошла училище и прочие круги ада, и в результате запоздалый дар божий проявился: Нелли – гениальный преподаватель. Роды вопреки призванию ей только помогли, после них она поняла, что сцена ее уже не полюбит; разве что пара-тройка характерных ролей осталась на память.

Нелли, привыкшая знать, где что лежит и куда кто движется, конечно, углядела хилую фигурку, «выстрелившую» в глухой переулок в неурочный час. Слезки на колесках, глаза серые, серебряные, потерянные, и путь неверный держит дитя к вокзалу, к пирожкам из собачьей плоти и кофейным помоям цвета прибалтийских унитазов, как раз вошедших в моду. Хочет дитя сбежать со своей каторги. Как это все было знакомо старушке Нелли! Она взяла Ингу за руку, не спрашивая. По теплу этой руки уже узнала все, кроме разве что нескольких анкетных строчек. Потому Нелли не спрашивала, а утверждала, и так Инга впервые повстречалась с логикой.