Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов - [14]

Мы пожали друг другу руки.

— Что-то случилось? — Веретенников схватил один из стульев и, поставив его напротив дивана, сел сам и пригласил меня: — Садитесь-садитесь!

— Вы торопитесь? — спросил я, усаживаясь обратно.

— Увы, — ответил Веретенников. — Не могу этого отрицать.

— И все же, ответьте мне на несколько вопросов, Илья Сергеевич. Вот вы сразу назвали меня по фамилии. И что же — вы знаете по именам всех членов клуба?

Илья Сергеевич смутился. Пока он думал над ответом, я получше его рассмотрел. Его знаменитого предшественника Николая Агафоныча я помнил хорошо — он был таким же неотъемлемым элементом клуба, как огромная хрустальная люстра на сто свечей в главной зале (впрочем, вместо свечей там уже давно были вмонтированы электрические лампы) или картина Айвазовского «Бриг «Меркурий», атакованный двумя турецкими кораблями», висевшая в карточном зале. И когда Николай Агафоныч умер, клубу долго не могли подобрать нового эконома, потому что специально созданная из старейших членов комиссия отвергала все кандидатуры, пока не остановилась на Илье Сергеевиче Веретенникове, служившем управляющим у самого Лентовского — заведуя ресторанами знаменитого «Эрмитажа», от которого ныне остались одни руины да зарастающие илом пруды. Новому эконому было чуть больше пятидесяти, он носил короткую эспаньолку и красиво зачесывал назад свои темные волосы, едва тронутые сединой. Высокий и сухощавый, одевался он всегда безукоризненно и казался скорее потомком кардинала Ришелье, чем вятским учителем — именно с этой должности начиналась его карьера тридцать лет назад.

— Вынужден, к своему стыду, признаться, что я не помню всех членов клуба. Впрочем, это и невозможно, Владимир Алексеевич, ведь теперь их почти две тысячи, и мы уже ведем переговоры о покупке нового, более просторного здания.

— На Малой Дмитровке? — уточнил я.

Веретенников кивнул.

— Хорошо. Тогда позвольте, я назову вам несколько фамилий, а вы скажете — знакомы они вам или нет.

Илья Сергеевич задумчиво посмотрел на меня:

— Можете вы мне сказать, с какой целью интересуетесь? Видите ли, если это между нами, то я, конечно, расскажу все, что знаю. Но если вы собираете информацию для печати…

— Именно что для печати, — подтвердил я. — И дело касается отравления господина Столярова.

— Но расследование поручено полиции, — возразил эконом.

— Поручено, — согласился я. — И полиции известно, что я, так сказать, иду параллельным курсом. Уверен, не сегодня, так завтра напротив вас будет сидеть сотрудник Сыскного отдела и задавать точно такие же вопросы, которые интересуют сейчас меня.

— Понятно, — кивнул Илья Сергеевич. — Спрашивайте.

Я вынул из внутреннего кармана блокнот и открыл его на нужной странице.

— Патрикеев.

— Матвей Петрович, — не задумываясь, ответил Веретенников. — Спичечные фабрики в Липецке и Туле. Еще, кажется, солеварни где-то на Севере. И мебель в Ярославле. Терпеть не может французскую кухню, ест только русское, пост не соблюдает. Пьет в основном немецкие вина и водку.

— Чепурнин.

— Егор Львович. Ткацкие и бумагопрядильные фабрики в Иваново-Вознесенске. Интересная история — он из крепостных фабрикантов, которые выкупились в тридцатые годы прошлого века. Обожает турецкий кофе в песке, причем страшной крепости и в малых дозах. Сигары предпочитает кубинские. И в этом он совершенно прав.

— Горн.

Веретенников задумался.

— Горн… Горн…

— Аптекарь, — подсказал я ему.

— Ах! Павел Иванович, кажется… Увы, я время от времени его вижу в клубе, но ничем особенным мне он не известен.

— Он чем-то болен? — спросил я прямо.

— Болен? — удивился Веретенников и потом пробормотал: — Болен… Почему вы спрашиваете?

— Мне показалось, у него что-то с лицом. Он пользуется косметикой. И руки дрожат.

— Ну… — протянул эконом. — У многих дрожат руки. А косметика… Я думаю, если господин Горн чем-то и болен, то способен сам себя вылечить. Насколько я помню, он гомеопат.

— Хорошо, — пробормотал я, записывая в блокнот сказанное экономом. — Часто вы их видели вместе с покойным Столяровым?

Эконом пожал плечами:

— Так чтобы… Нет, не могу сказать. И Столяров, и Патрикеев с Чепурниным — старые члены клуба, живут в Москве уже не один десяток лет. Конечно, они должны быть хорошо знакомы друг с другом, но вот так… простите, тут я вам не помогу.

— Ладно, — кивнул я. — Часто они тут бывают?

— Частенько. Не каждый день, но бывают.

— Играют?

— Патрикеев играет. Столяров играл… Чепурнин — нет, я не видел, чтобы он подсаживался к столу.

В клубе играли в карты — даже в запрещенные игры, но полиция закрывала на это глаза, тем более что клуб получал за счет этой игры немалый доход в виде штрафов тех, кто не переставал метать карты после десяти вечера, когда игра официально заканчивалась. И чем дольше игроки сидели за столом, тем выше были штрафы. Впрочем, купцы, ставившие сотни и тысячи рублей, платили такие штрафы не глядя, засиживаясь иногда до утра. Впрочем, подобной системы штрафов придерживались все знаменитые клубы Москвы. Зато в Купеческом клубе состоял на жалованье специальный «надзиратель» — вышедший в отставку околоточный Еремеев, задачей которого было не допускать в залы, где шла игра, всевозможных шулеров, для которых члены клуба были как бы законной добычей. Еремеев, еще во время своей полицейской службы, «набил глаз» на шулеров и их повадки. И ценился Советом клуба очень высоко.