Ужин - [44]

Делали ли Клэр этот самый амниоцентез? Самое неприятное заключалось в том, что я этого не знал. Я был рядом с ней почти во все важные моменты ее беременности: на первом УЗИ, на первом уроке гимнастики для беременных (только на первом — к счастью, Клэр избавила меня от этой смехотворной обязанности), на первом визите к акушерке, сразу оказавшемся последним. «Никаких акушерок, только гинекологи!» — сказала Клэр.

Но и в больницу Клэр захаживала нечасто. Рутинные визиты к больничному гинекологу она считала пустой тратой времени.

На кончике языка вертелся вопрос: всем ли беременным женщинам делают пункцию околоплодного пузыря или только тем, кто составляет группу риска?

— А что, тридцать-сорок лет назад тоже делали амниоцентез? — перефразировал я свой вопрос.

На мгновение психолог задумался.

— Вряд ли. Нет. Абсолютно в этом уверен.

Мы посмотрели друг на друга. В тот момент я тоже был абсолютно уверен в том, что наши с Ван Диреном мысли сейчас совпадают.

Но он ничего не сказал. Наверное, ему было неловко. Поэтому это сделал я.

— Значит, мне надо благодарить медицину, которая сорок лет назад еще никуда не годилась, за то, что я сейчас сижу здесь перед вами, так? За то, что я вообще родился? — добавил я.

Это было уже лишним, но мне ужасно хотелось произнести этот вопрос.

Ван Дирен медленно кивнул и улыбнулся:

— Можно и так сказать. Если бы в то время существовало подобное исследование, то не исключено, что ваши родители предпочли бы избежать риска.

32

Я начал пить таблетки. В первые дни ничего экстраординарного со мной не происходило. Хотя меня предупреждали о том, что эффект от лекарств наступит лишь через пару недель. И все-таки я заметил, что Клэр стала ко мне относиться иначе.

— Как ты себя чувствуешь? — по нескольку раз на дню интересовалась она.

— Хорошо, — неизменно отвечал я.

Я и вправду отменно себя чувствовал, мне нравились перемены в моей жизни, но больше всего мне нравилось не стоять теперь перед классом, не видеть всех этих лиц, целый урок сверлящих тебя взглядом, сменяющихся на следующем уроке другими лицами, и так до бесконечности, час за часом, день за днем. Тот, кто никогда не преподавал, не в состоянии себе этого представить.

Уже через неделю лекарства заработали, раньше положенного срока. Я не был готов к этому. Я этого боялся. Прежде всего боялся, что лекарства будут воздействовать на меня без моего ведома. Расстройство личности — вот что меня пугало. Я хоть и стану более сносным для окружения, но сам себя потеряю. Инструкции к таблеткам пестрели описаниями опасных побочных эффектов. С «тошнотой», «сухостью кожи» и «отсутствием аппетита» еще можно жить. Но как быть с «чувством страха», «гипервентиляцией» и «потерей памяти»?

— Это сильнодействующие таблетки, — предупредил я Клэр. — Я, конечно, буду их пить, у меня нет выбора, но ты должна мне обещать, что дашь мне сигнал, если заметишь что-то неладное. Если я начну забывать что-то важное или странно себя вести. Тогда я вмиг завяжу с лечением.

Но мои опасения оказались напрасными. Однажды в воскресенье, дней через пять после того, как закончилась первая пачка таблеток, я лежал на диване в гостиной с пухлым выпуском субботней газеты на животе. Через стеклянные раздвижные двери я смотрел в сад, где в тот момент как раз начал накрапывать дождик. На небе весь день белые облачка чередовались с тучами, дул сильный ветер. Сразу добавлю, что мой дом, моя гостиная и особенно мое собственное пребывание в этом доме и в этой гостиной в последние месяцы часто меня тревожили. Этот страх был напрямую связан со скопищем мне подобных в таких же домах и гостиных. Страх одолевал меня вечерами, в темноте, когда все уже, как правило, были дома. С дивана, где я лежал, сквозь кусты и деревья в саду мне открывались освещенные окна на другой стороне улицы. Самих людей я видел редко, но освещенные окна выдавали их присутствие. Поймите меня правильно — я не боялся людей как таковых, человеческого рода в целом. У меня не случалось приступов удушья в людской толпе, я не чурался знакомых, с удовольствием ходил в гости, участвуя во всеобщем веселье. Нет, дело было в другом — во временности всех этих особей в их гостиных, домах, блоках, районах с лабиринтом улиц и площадей.

Вот так я лежал вечерами на диване в нашей гостиной и, глядя в сад, размышлял обо всем этом. Я чувствовал, что пора остановиться и не слишком углубляться в данную материю. Но тщетно — в своих раздумьях я всегда погружался на самое дно. Люди повсюду, думал я, сейчас они развалились на диванах в гостиных, похожих на мою. Скоро они отправятся спать, поворочаются немножко, скажут друг другу что-нибудь ласковое или, наоборот, в упрямом молчании отвернутся друг от друга после очередной ссоры и потушат свет. Я думал о времени, точнее, об утекающем в песок времени, о его необъятности, о том, каким тягучим и пустым может быть всего один час. Что уж говорить о световых годах? Я думал о множестве людей, не столько даже о перенаселении, загрязнении или нехватке пищи на нашей планете, сколько собственно о количествах. Три миллиона или шесть миллиардов — заложен ли какой-нибудь смысл в этих числах? На этой стадии к горлу подступали первые спазмы тошноты. Не следует думать, что на Земле слишком много людей, но их действительно избыток, не унимался я. Я вспоминал своих учеников. У них впереди целая жизнь. А мне и один час уже кажется бесконечно длинным! Им предстоит найти работу, завести семью, родить детей. Их дети тоже пойдут в школу на урок истории, хотя уже и не ко мне. Мое сознание заполняло лишь безмерное сонмище людей, но не сами люди. Я задыхался. Хотя внешне и не давал никому повода для волнения, разве только моя газета по-прежнему лежала нераскрытой у меня на животе. Я представлял себе, как в комнату с бокалом красного вина входит Клэр: «Хочешь пивка?» «Да, с удовольствием», — следовало ответить мне, дабы не вызывать подозрений. Я опасался, что мой голос прозвучит так, будто я только что проснулся или как вовсе не мой. Клэр подняла бы брови и спросила: «Что-то не так?» Разумеется, я стал бы рьяно убеждать ее в обратном, тем самым выдавая себя с головой, — чужим писклявым голоском я бы произнес: «Нет, все в порядке. А что?»