Ужасы льдов и мрака - [13]

. Барон, бывший посланник императора Максимилиана I при московском дворе, не только рисует в своей книге облик почти неведомой державы, но и воспроизводит российские путевые заметки и географические отчеты, дополняя сведения Паоло Джовио и Димитрия Герасимова касательно Северо-Восточного прохода. Его дополнения и описания так убедительны, что их в нескольких вариантах переводят на несколько языков. Спустя четыре года после публикации Герберштайна первый мореплаватель отправляется навстречу северо-восточной мечте и ледяной смерти. Это сэр Хью Уиллоби[13].

Английские коммерсанты учреждают в 1553 году Общество купцов-изыскателей, и в том же году его принципал Себастьян Кабот, сын Джона Кабота и главный лоцман Англии, поручает сэру Хью Уиллоби заняться поисками Северо-Восточного прохода. Под командованием Уиллоби три корабля – «Bona esperanza» («Добрая надежда»), «Edward Bonaventure» («Эдуард Счастливый») и «Bona confidentia» («Благое доверие»), и он так уверен в успехе своего предприятия, что еще на Темзе велит обшить днища кораблей свинцовыми пластинами – от древоточцев индийских вод. Летом экспедиция выходит в море. Однако уже в сентябре льды у русских берегов Кольского полуострова сплачиваются настолько, что два из трех кораблей вмерзают в них. Уиллоби приказывает разбить на побережье лагерь. Начинается первая арктическая зимовка европейской экспедиции. Уиллоби и еще шестьдесят четыре человека остаются в этом импровизированном лагере, а третьему кораблю, «Эдуарду Счастливому», под командованием Ричарда Ченслера и Стивена Барроу удается продолжить путь через плавучие льды Белого моря и достичь устья Северной Двины. Затем льды и здесь перекрывают последние свободные фарватеры. Англичане сходят на берег, местные жители, поморы, сопровождают их в Москву. Там, в золотых кремлевских палатах, мореплавателей принимает царь Иван IV Грозный. Следующим летом «Эдуард Счастливый» с большим грузом товаров возвращается в Англию. Но еще до того как в Лондоне пышными торжествами чествуют вернувшихся, русские зверобои находят лагерь Уиллоби – кладбище. Во время полярной ночи поголовно весь экипаж обоих кораблей погиб от мороза, от голода и цинги. По сообщениям зверобоев, мертвый сэр Хью Уиллоби сидел склонившись над судовым журналом «Благого доверия». Северо-восточная экспедиция Уиллоби кладет начало пляске смерти, продолжающейся вплоть до эпохи Пайера-Вайпрехта и далее.

ГЛАВА 6 ВОЗДУШНЫЕ ТРАССЫ ВО ВНУТРЕНЮЮ И ВНЕШНЮЮ ПУСТОТУ

Путешествие внутрь арктического мира – задача многотрудная. Страннику, избравшему ее, должно приложить все свои духовные и физические силы, чтобы отвоевать у тайны, в которую он жаждет проникнуть, скудные крупицы знания. Ему необходимо запастись несказанным терпением для защиты от иллюзий и неудач и идти к цели, даже когда она обернется игрою случая. Целью этой должно быть не удовлетворение тщеславной гордыни, но расширение наших познаний. Годы человек проводит в страшнейшем изгнании, вдали от друзей, от радостей жизни, окруженный опасностями и тяготами одиночества. Вот почему поддержать его способно лишь идеальное в этой цели; иначе он, впавши в духовное раздвоение, блуждает во внутренней и внешней пустоте.

Юлиус Пайер

Собирая и укладывая багаж, который в последние дни заполонил чуть не весь пол, Йозеф Мадзини опрокидывает один из полупустых бокалов, оставшихся со вчерашнего вечера: я вижу его утром в день отъезда, 26 июля 1981 года, он в своей комнате, сидит на корточках на белом шерстяном ковре и сыплет соль на свежее пятно от красного вина. Соль можно смахнуть щеткой уже по возвращении. Так он рассчитывает. К тому времени она высохнет и сделается светло-красной. Став на два-три месяца старше, он опять будет сидеть на корточках на этом ковре, словно от рассыпания до смахивания соли прошло совсем немного времени, не больше, чем всегда при подобных манипуляциях, и обо всем, что сейчас только предстоит, будет вспоминать как о мимолетном мгновении. Этим утром Йозеф Мадзини начинает еще не одно мелкое дело, но не заканчивает – открывает чайницу и не закрывает ее, до половины выдвигает ящик стола и оставляет в таком виде, устраивая тем самым легкий нечаянный беспорядок, который намерен ликвидировать по возвращении. Начатые и незаконченные дела послужат мостиками в ту реальность, какую он вот-вот покинет. С отъездом Йозеф Мадзини сразу отдаляется от меня, теперь он нисколько не ближе, чем команда «Адмирала Тегетхофа». А то, что я знал его иначе, нежели машиниста Криша или боцмана Лузину, позволяет мне разве только восстановить вероятные ситуации – обстоятельства, которые в записках Мадзини не упомянуты. Потому-то я и систематизирую намеки и указки, имеющиеся в моем распоряжении, восполняю пробелы домыслами, а дойдя до конца цепочки выводов и сказав «вот так оно и было», все же воспринимаю собственные слова как самоуправство. Отъезд Мадзини кажется мне тогда переходом из реальности в вероятность.

Помню один вечер, уже спустя много времени после исчезновения Мадзини, – вечер, когда мы с Анной Корет впервые вошли в его комнату. Букинистка была в рабочем халате и в косынке, словно для защиты от пыльных туч. Но осевших за эти месяцы пылинок хватило только, чтобы на столешнице да на шкафу проступили отпечатки ладони. Анна Корет открыла окно. Мягко и упруго, будто через дамбу, холодный ветер хлынул через подоконник, и где-то с таким грохотом хлопнула дверь, что вдова каменотеса, сидевшая в конце коридора за своим обычным делом, на миг остолбенела – стрекот вязальной машины прервался. Анна Корет вынула из ящика никелированный столовый прибор, задвинула ящик, потом запаковала посуду, в том числе и чайницу, в газету и уложила в картонную коробку. Через час-другой комната опустела. Когда сворачивали ковер, из шерстинок посыпалась соль. Светло-красное пятно исчезло, как земляной отпечаток на снежном коме, который катят по зимней лужайке. К тому времени я уже так изучил дневники Мадзини, что через это красное винное пятно перенесся на льдину: Мадзини писал о белых медведях, по которым с вертолета стреляли обездвиживающими ампулами.