Ужасный ребенок - [5]

Клава поставила вопиющий восклицательный знак и продолжила: «Питание здесь хорошее. Каждый накануне может выбрать себе обед на завтра...» Тут Сундукова вспомнила, как позавчера они с Вадимом Николаевичем ездили в кафе «Расплата». Из боязни остаться с Вадимом в недвусмысленном одиночестве Клава привезла с собой Галю и Тоню из Стерлитамака. С внезапно нахлынувшей нежностью Клава увидела, как пришедший в неописуемую ярость Кубизьмов и виду не подал, только страшно заиграл желваками на мужественных скулах... Какой характер...

А Петр? Она представила себе сутулую спину, пузыри на коленях и бороду, которую он безуспешно пытался отпустить. Ах-ах-ах... А должность? Ассистент кафедры мелких грызунов без шансов на скорую защиту. Но сегодня она все это выскажет. Да. Пусть на бумаге. Он должен понять, что мужчина — это боец, что за счастье нужно сражаться, а не обсуждать с Сережкой положение «вне игры»...

Ах, как взял Вадим Николаевич за плечо подвыпившего посетителя, то и дело порывавшегося пригласить Клаву на танец в «Расплате». Как выговорил ему, и тот глаз на них поднять не смел... Только запел тенором: «Если бы парни...»

«На завтрак, — написала Клава, — вчера и сегодня давали омлет, зато на третье была клубника, а в полдник дают ватрушку с какао...»

Клава попробовала вообразить, что сейчас происходит в далеком и неотвратимо остывающем семейном очаге. Сережа сел за уроки, а Петр ушел на кухню и бессмысленно рассматривает английскую статью о беременности сусликов. Тоже, называется, переводы, сверхурочная работа... Понятно, вот он уже ложится на диван в чем есть, в брюках, и закрывается «Футболом и хоккеем». Ну, разве можно быть таким незначительным! Вадим всегда подтянут: еще бы, испытатель! Что именно испытывает, он не говорит, но, наверное, что-то очень серьезное...

Впрочем, сегодня он хотел рассказать ей о себе.

Приглашая ее перед грязевыми ваннами в ресторан на вечер, он посмотрел на нее очень многозначительно и сказал, что этот день особенный, что сегодня они многое должны понять. Боже, как он взял ее под руку, когда они выходили из столовой... Нет, нет, нет, нужно быть смелее, нужно обо всем написать Пете. Это будет по крайней мере честнее. И написать сейчас же.

«Чуть не забыла, — вывело перо Сундуковой, — вчера в третьей палате у Шуры из Подмосковья украли «платформы» и две кофточки. Все грешат на электрика, который предлагал кофточку сестре-хозяйке за пять рублей...»

Тут мысль Сундуковой вновь вернулась в сегодняшнее утро. Как он говорил... Тихим, но таким проникновенным голосом: «Не пугайтесь, Клава... Но я должен встретиться с вами наедине. Приходите одне, без напарниц. Я знаю, что вы не поняты в вашей жизни, и, быть может, я один способный разделить ваши чувства...»

Не понята! Как это верно, вздрогнула Сундукова, прижимая к вискам похолодевшие пальцы. Да, Петр не понимал, не понимает и не поймет. И нынче она просто должна раскрыть ему глаза на все.

«Ты даже не поймешь, — сильно налегая на авторучку, написала Клава, — как подешевели здесь фрукты. Представь, что абрикосы стоят всего 60 копеек за один кг. Я купила четыре кг и завтра отправлю посылку, хотя боюсь, что фруктовых посылок не принимают...»

«Не то, все не то», — с ужасом подумала Клава и быстро приписала: «Персики здесь тоже очень дешевые, а винограда пока нет. Если будут груши, наверно, привезу с собой».

«Куда привезу?» — смятенно задумалась Сундукова. И только тут с мрачным, сатанинским отчаянием поняла, что находится на роковой черте, на грани решения, которое перевернет всю ее жизнь, их жизнь. «Сегодня или никогда», — решилась она и добавила: «Дынь и арбузов не будет, но грецкий орех, а также алычу я куплю обязательно».

«Все! — поняла Клава. — Я пропала». «А картошка молодая почти задаром, на рынке полно моркови, петрушки и сельдерея...» И рука Сундуковой твердо начертала на линованном листочке: «Также передай привет тети Лиды, Боре и Манечке. Целую, ваша Клава».

Она послюнила конверт и написала адрес: «Заречная, 7, Петру Сундукову». Ну и фамилия, с негодованием осознала Клава в первый раз за совместное существование. И еще, представляясь новым знакомым, он делает ударение на втором «у». Так пусть же...

Клава взяла конверт, посмотрела на себя в зеркало, глубоко вздохнула и отправилась к почтовому ящику, что висел у столовой.

Она шла медленно, как идут к пропасти. «Батюшки, — пронеслось в ее голове, — но ведь это произойдет сегодня!» Что «это», она не знала, но что-то должно было произойти. И пускай, пускай. По крайней мере Вадим Николаевич знает ей цену. Как он сказал ей? «Вы, Клавочка, необыкновенная женщина».

— Сундукова! — сильно упирая именно на букву «о» в последнем слоге, закричали из канцелярии. — Вам письмо. Пляшите!

Чувствуя, как слабеют ножные мускулы, Клава потопталась, ничего не соображая, перед голубенькой канцелярской террасой.

— Нет, гопака, — умирая со смеху, требовала девчонка-делопроизводитель. — А вы — шейк...

— Дайте, дайте же! — твердым, злым голосом сказала Клава и вырвала конверт.

Словно долгожданную добычу, она отнесла письмо к скамейке под седым гипсовым физкультурником и присела.