Ужасно роковое проклятье - [60]

— Не, за убийство родственников не карают, а они почему-то всей семьей трясутся, аж зубы стучат! — подлила масла в огонь Софья,

— Папа Алессандро даже побоялся жуткую древнюю тайну сынишке раскрыть — Франческо существо деликатное, психика у мальчика тонкая… Не ровен час!

Не договорив фразы, Сонька вдруг взвилась в воздух, перемахнула через завертевшийся волчком столик и антилопьими прыжками понеслась к гостинице. Провожая ее оторопелым взглядом, мы увидела раскрывшее объятья "деликатное существо". Франческо явно был чем-то расстроен, просто до невозможности, вот-вот расплачется. Соня пылко прижалась к возлюбленной груди, Данила рядом иронически крякнул, но реплик подавать не стал. Кавальери подсел к нам, поглядел поочередно в глаза мне и Дане и вдруг сказал что-то такое, от чего у Сони начались прямо акробатические изменения мимики: брови уехали под челку, рот распахнулся, словно у питона, глотающего слона, каждый глаз стал размером с японский фонарик. Но она справилась с собой и дрожащим голосом перевела:

— Моего отца пытались убить, он в тяжелом состоянии, я хочу выпить русской водки, помогите мне, пожалуйста!

Настала наша очередь виртуозно гримасничать, осознавая сказанное.

Через полчаса мы оказались именно там, где требовалось — в маленьком, безлюдном и беззвучном ресторане. Почти моментально на сцену явился штофчик со стопочками, и Кавальери долго-долго смотрел в его хрусталем сверкающие недра, точно это был шар гадалки, предсказывающий будущее и возвращающий прошлое. Потом, точно спохватившись, Франческо принялся опрокидывать в себя рюмку за рюмкой. Наверное, давал себя знать опыт употребления текилы — ее тоже пьют не глоточками, а опрокидонтом. Слова лились из итальянца Ниагарой, перемежаясь вначале паузами, затем — вздохами и наконец — всхлипами. Соня всхлипывала в унисон своему чувствительному Дон Жуану, поэтому ее перевод мы поняли не полностью. Хотя суть уяснили довольно скоро — ситуация была знакомая.

Оторвавшись от Сониных уст, душка Франческо вернулся к исполнению сыновнего долга. Пару дней назад, обнаружив Сонину непричастность к травле семейства Кавальери, синьор Алессандро занемог, стало пошаливать сердце. После перебранки в галерее сильно ослабевшего дяденьку даже пришлось, старательно поддерживая, отвести на минуточку в приемную, иначе тот не дошел бы до стоянки. Привезя недужного папашу в отель, Франческо сидел с ним, расспрашивал, выпытывал, но старая развалина держалась, как Форт-Нокс. Ничего конкретного про фамильную тайну сынок не узнал, а на следующий день, смутно ощущая свою вину, отправился в "Кому-АРТ", извиняться. Подзадержавшись на сутки с лишним в Сониных объятьях, Франческо, разумеется, беспокоился о папином здоровье, но он и представить себе не мог подобной катастрофы: папочка лежал в постели, с головой накрывшись одеялом, не издавая ни звука и без единого движения. Вначале Франческо решил, что отец демонстрирует таким образом свое одиночество и заброшенность, капризничает, словно ребенок — иногда и железобетонная натура Алессандро требовала разрядки и душевного тепла. Но то, что папенька, с его больным сердцем, лежит под душным одеялом, вызвало у сына резонное беспокойство. Несколько раз попытавшись заговорить с отцом и не добившись ответа, Франческо отшвырнул в сторону мягкие складки и… увидел огромное пятно крови, седой затылок Алессандро, слипшиеся от крови волосы и кисть руки, конвульсивно стиснувшую угол матраса.

Вопя не хуже Элеоноры, парень выскочил в коридор. Скорая обнаружила, что старичок еще жив, хоть и очень плох. Франческо отправился в больницу как раз в тот момент, когда милиция паковала подсвечник в форме девы с кувшином, соблазнительно изогнувшей бронзовый стан. По всем приметам, к стану прилагался плафон, но его на месте не оказалось — а в волосах Алессандро виднелись мелкие осколки стекла. В больнице испуганному Франческо сообщили, что его отец отделался сильным ушибом, тяжелым сотрясением мозга и, вероятно, приступом аритмии, но жить будет. Очнувшийся предок смог только одно прошептать удрученному потомку: "Мститель… Опять…" — и снова впал в забытье. Тут Кавальери-младшего прогнали от ложа больного и посоветовали заглянуть, когда папаша будет не так слаб и нервен.

От водки наших главных информаторов — Соню и Франческо — развезло неимоверно. Впрочем, им позволительно. Мы погрузили в авто любовную пару, павшую друг другу в объятья и кропившую сиденье обильными слезами жалости и взаимного умиления, после чего поехали домой. Кавальери я отвел к Соне, как и саму Соню, поминутно интересовавшуюся: "А куда мы? А где мы? А кто это? А зачем это?" Приступы пьяной любознательности глупой девчонки сопровождали нас до самого дома. У меня Данька рухнул на диван, закинул руки за голову и вздохнул:

— Ты смотри, как все лихо закручено!

— Слушай, а ведь дяденьку кокнули уже после Вериной смерти, — пробормотал я, не зная, с чего начать.

— Ну да, — глубокомысленно подтвердил Данила, — после. А что?

— Может, он что подозрительное видал?

— Да вряд ли! — не согласился Даня, — Он, когда в галерее был, чуть от инфаркта не помер, где ему было обстановку разглядывать! Но убийца не Кавальери-отец — теперь-то уж точно.