Ужасно роковое проклятье - [10]

Мир вокруг стремительно менялся. Как говорится, "где я, а где завтра"? Не могу уловить никакой логики в действиях злоумышленника: обыскать мою квартиру в мое отсутствие, дождаться моего выхода на работу и здесь подсыпать мне снотворное. Я полагала, что это все-таки снотворное — от яда Жрушко бы уже билась в конвульсиях, а то и вовсе померла. Он, наверное, хочет обездвижить меня и обыскать мое не подающее признаков жизни тело. Ох, до чего же гадко думать о себе, как о безвольном теле! Неприятная картина храпящего полутрупа тут же заставила вспомнить о служебном долге. Я созвала немногочисленных работников мужского пола, и мы, крадучись вдоль стены, перенесли на покрывале мирно почивавшую Жрушко в комнату бухгалтерии. Здесь имелся диван, и сюда посетители галереи заглянуть не могли. Я убедилась: неудавшаяся покорительница сердца Дармобрудера и всей Флоренции вообще не помирает, а просто дрыхнет, производя изрядный шум. Мы укрыли ее тем самым стареньким покрывалом и оставили досматривать неурочные дневные сны.

Мои обязанности с устранением Жрушко только умножились. Скоро должны придти пятеро любимчиков Дармобрудера, он намеревается вывезти их в Италию в качестве живых экспонатов. Будь шеф владельцем личного зоопарка, это был бы ни с чем не сравнимый аттракцион. Теперь именно мне канифолить итальянцам мозги: поверьте, госпожа Веревкина и господа Табуреткин с Мыльцевым, а также Подмундиров с Мокростуловым — форпост российского искусства. Притом, что на лицах господ художников написаны какие угодно черты, кроме таланта, интеллекта и приличного воспитания. Для босса подобная компания пьяниц и болтунов — олицетворение родного назема, от которого наш директор так до конца и не отмылся, и его ногти — прямое тому доказательство. Господи, как быть? Мой позор приближался.

Старший из породистых шатенов, наследник идей гуманизма, растроган моей мольбой: о потомки титанов, научите нас, русских, современному искусству, повторите доброе дело Петрока Малого и Алевиза Нового! Боюсь, что, увидав предполагаемых учеников, он испугается до колик. Подмундиров и Мокростулов похожи, точно два брата-близнеца, а вернее, точно Добчинский и Бобчинский. Только тип внешности у них другой: они оба высокие и какие-то неправильные, будто отражения в комнате смеха (никогда не понимала, что в этих зеркалах смешного!). Широкие бедра, узкие плечи, кадыкастые и извилистые, как у верблюдов, шеи. У обоих вечно немытые волосы, да и ноги, кажется, тоже. Подмундиров с Мокростуловым очень богобоязненны и все время бегают на исповедь, словно американцы — к психоаналитику. Веревкина — длинная, в обтрепанных юбках, похожая на метлу девица весьма зрелых лет, крашеная в "радикальный черный цвет". На лице — намертво прилипшее выражение брюзгливого равнодушия. Проявляется оно не столько в крошечных глазках, сколько в волнистой линии огромного рта с неправильным прикусом и редкими зубами. У Веревкиной пристрастие к одеждам, пошитым из мешков для хозяйственных нужд. Довершают имидж огромные мужские ботинки, по-моему, унаследованные мадемуазель от ее покойного батюшки. Табуреткин — тот просто карикатура на еврея, созданная воспаленным умом параноика-антисемита. Он маленький и кривоногий, с длиннющей лохматой бородой, по которой всегда можно догадаться, что он ел на завтрак еще вчера. За этим "украшением мужчины" остального лица совсем не видать. Откуда-то из середины бороды торчат толстые губы и зажатая в них зловонная трубка. Последний из коллекции нашего доморощенного Даррелла — монстр, кошмарнее предыдущих четверых. По внешнему виду этого не скажешь, он у Мыльцева вполне безобидный и типичный: худощавый, среднего роста мужичок, с жиденькой бороденкой и водянистыми глазами. Но достаточно нашему личному монстру открыть рот, и собеседнику становится ясно: катастрофический, невыносимый зануда. На моей памяти он еще ни разу не закончил начатый монолог по доброй воле. У него высокий бабий голос, лишенный интонаций.

Даже Дармобрудер терпит Мыльцева с трудом, но считает его та-аким продвинутым! Тайная мечта моего шефа — соединить в собственном имидже библейские цитаты Подмундирова, густопсовый патриотизм Мокростулова, непомерную гордыню Веревкиной, эзотерическую просветленность Табуреткина и заумную трепотню Мыльцева. Тогда, надеется Дармобрудер, будет издали видать, какая он недюжинная личность. Увы! Если моего босса пять кикимор родной богемы пленили навек, то для западных арт-продюсеров подобные страшилки — вчерашний день. В Европе такие уродцы давно уже никому не интересны! Кажется, пока я буду показывать итальянцам этих толстопятых олухов, придется мысленно подбадривать себя фразами из американских боевиков: "Давай! Ты сможешь! Я знаю! Ты сможешь! Ну, давай же!" — иначе я просто разревусь от стыда.

Вошла Верочка и захихикала, увидев меня с карандашом в зубах. Да, есть и у меня, неподражаемой, одна дурная привычка: в минуты затруднения я грызу карандаши. Верочка, добрая душа, хочет меня отучить от нее и носит в мой кабинет графитовые ручки или затачивает деревянные карандаши с обеих сторон, а я контрабандой протаскиваю свои и в преступной тишине грызу их незаточенные концы, словно мышь-наркоманка. Впрочем, Вера пришла не посмеяться над моим слабоволием, а с поручением: художников шеф встретит и проинструктирует, а мне тем временем надо сводить итальянцев пообедать. Босс несказанно удивил меня своим доверием — я ведь человек странный и опасный, вернее, до сих пор считавшийся опасным? Верочка, давясь смехом, прошептала, что на шефа нажали оба арт-продюсера.