Ужас в музее - [183]

Непонятная разнородность декораций долго сбивала с толку бедного Роберта, пока он наконец не понял, что они представляли собой не что иное, как зеркальное отражение всех тех мест, в которых старинное зеркало побывало более чем за двести лет своего существования. Этим, кстати, и объяснялись такие странные феномены, как отсутствие в перспективах промежуточных объектов, довольно произвольный характер связи декораций между собой и, наконец, неизменное окаймление пейзажей контурами оконных рам или дверных проемов. Несомненным было то, что зеркало обладало магической способностью запечатлевать те неосязаемые сейчас картины, что были некогда отражены его поверхностью. А неосязаемыми они были потому, что зеркало поглощало внутрь своего пространства не сами объекты в их материальном воплощении, а только их эфемерные образы. Правда, Роберт был захвачен им во плоти и крови — но в этом случае имел место другой, совершенно особенный процесс.

Однако самой невероятной чертой этого феномена — по крайней мере, для меня — было то чудовищное извращение известных нам пространственных законов, которое проявлялось при сопоставлении различных иллюзорных сцен зазеркального мира с их реальными земными двойниками. Упомянув о том, что это магическое стекло сохраняло внутри себя образы земных пейзажей, я позволил себе несколько упростить истинное положение вещей. На самом же деле каждая из декораций зеркала представляла собой неискаженную квазиперманентную проекцию четвертого измерения соответствующего земного участка — и потому, когда я видел Роберта в пределах той или иной декорации, например внутри образа моей комнаты, где он неизменно оказывался во время наших сеансов телепатической связи, он действительно пребывал именно в этом месте реального земного мира, — хотя происходило это в условиях, исключающих возможность какого бы то ни было физического контакта между ним и объектами обычного трехмерного пространства.

Теоретически узник зеркала мог буквально в считаные секунды оказаться в любом месте нашей планеты, которое было когда-либо отражено поверхностью старинного стекла. Это, вероятно, было справедливо даже для земных сцен, отражавшихся в зеркале недостаточно долго, чтобы отчетливо запечатлеться в его памяти, — эти сцены были представлены в виде сочетаний расплывчатых, сильно затененных контуров. Что же касается пространства за пределами декораций, то оно было заполнено уходящей в бесконечность серой пеленой, о которой Роберт не мог сообщить мне ничего определенного, поскольку он не отваживался углубляться в эту неведомую, лишенную зрительных образов зазеркальную пустыню.

Еще из первых наших бесед мне удалось выяснить, что в заточении он находится не один. Позже я увидел его компаньонов. Все они были облачены в одежды примерно двухсотлетней давности и представляли собой довольно разношерстную публику: дородный господин средних лет в парике с косичкой — он носил бархатные бриджи и говорил по-английски с сильным скандинавским акцентом, хотя и достаточно бегло; красивая девочка лет восьми — десяти с очень светлыми волосами, которые здесь, естественно, казались иссиня-черными; двое негров, по всей вероятности, немых — черты их лиц являли совершенно дикий контраст с неестественной бледностью их кожного покрова. Были здесь также три молодых человека, одна молодая женщина, совсем еще маленькое дитя — почти младенец — и, наконец, пожилой худощавый датчанин с умным и в то же время каким-то недобрым выражением лица.

Звали этого датчанина Алекс Хольм; в полном соответствии с модой двухсотлетней давности он носил короткие сатиновые штаны в обтяжку, широкополый сюртук и пудреный завитой парик. На его личности стоит остановиться подробнее, ибо не кто иной, как Алекс Хольм, став некогда искусным стеклодувом и тогда же получив глубокие познания в области магии, изобрел эту странную многомерную тюрьму, где были сейчас заключены те, кого он завлек силой либо обманом и обрек находиться там в неизменном виде все время, пока существует зеркало.

Хольм родился в начале семнадцатого века и уже в молодости добился больших успехов в освоении ремесла стеклодува и формовщика. Учился он в Копенгагене, там же и остался работать. Его изделия из стекла, в особенности большие зеркала для гостиных, пользовались хорошим спросом и прославили его по всей Европе. Однако он не удовлетворился одним лишь материальным процветанием. Пытливо изучая законы окружающего мира, он достиг на этом поприще высот, с коих достижения тогдашней науки казались просто ничтожными.

Он стремился обрести бессмертие, и волшебное зеркало должно было помочь ему в этом намерении. Для того далекого времени, более чем за два века до Эйнштейна с его теорией относительности, проводимые Хольмом исследования четвертого измерения являлись чудом изобретательности. Их результаты убедили его, что смерть как биологический процесс принципиально невозможна в зазеркальном мире и, следовательно, физическое вхождение в эту скрытую от простых смертных фазу пространства может означать для вошедшего подлинное бессмертие. Хольм пришел к выводу, что благодаря явлению оптического отражения можно получить универсальный вход во все измерения пространства помимо наших обычных трех; и случай вложил в его руки маленький кусочек старинного стекла, тайные свойства которого Хольм надеялся обратить себе на пользу. По его мнению, жизнь в зазеркалье (а под жизнью он понимал сознательное физическое существование индивидов) могла продолжаться практически бесконечно, при условии что поверхность зеркального стекла всегда оставалась бы неповрежденной.