Ужас в городе - [2]

И тут опять насмешка: зачем, спрашивается, ее парням в Кисловодск, чего лечить? Что ж, поганые были времена, над людьми глумились по-всякому…

Егорка – весь в отца. Сызмалу, бывало, обложится журналами, уткнется в них носом – и жрать не дозовешься. Другие дети в соответствии с возрастом – мяч пинают, с девочками по углам тискаются, шалят кто как умеет, а для Егорушки одна утеха – паяльником в радио залезть. И старшие братья, смелые, оборотистые, хваткие, для него не пример, и материны упреки – не в урок.

Так и рос дичком в родной семье.

Но надо признаться, больше других Тарасовна младшенького жалела – за речи затейливые, за тайное упрямство, за ясные очи. Знала, Иван с Захаром при любой погоде устоят, от нее переняли волю к процветанию, а бедного Егорушку любой злодей походя переломит пополам: хрупок, горд, беззащитен. После школы начал в институт, в Москву собираться, ну это уж вовсе смешно. Какие институты, когда только-только свободу дали – и надолго ли?

Следом за Михайлой-пустомелей явился натуральный царь Бориска – и завертелась адская карусель. Тут уж каждый, кто с умом, догадался: не зевай, греби под себя, строй счастье земное – другого такого случая не будет.

– Егорушка, родненький, – сказала сыну. – Оторвись от книжки, протри зенки-то. Погляди, какая славная жизнь наступила. У меня уже три магазина на тебя переписаны. Склады в Назимихе оформляем, бывшие амбары совхозные. Такие помещения, половину Турции упихнешь. К Рождеству, даст Бог, земельки прикупим на озере, за Сухим логом, директор рыбхоза, пьяница этот Игнатов, задаром отдает, ему все одно в тюрьму садиться, хочет, болезный, гульнуть напоследок… Ну чего тебе еще надо, сынок?

– Ничего мне не надо, матушка.

– Пойми, сыночек, разве ж я одна управлюсь со всем хозяйством? Чай не молоденькая. У братиков своих дел по горло, они нам теперь не подмога. Захар бензоколонку ладит, у Ивана мастерская и автомагазин, осуждать нельзя. Но мне-то каково? Или для себя стараюсь?

– Учиться хочу, – тупо ответил отрок.

– Какое учение, сыночек? Раньше учились, потому что образованным больше платили, да и то на словах.

Вспомни отца своего непутевого.

– Как же я могу помнить, матушка, мне и четырех не было, когда он умер.

– Умер-то умер, а дурь всю тебе оставил. Что ж ты, как старик, уткнулся в книжки, света Божьего не видишь? Очнись! Кто теперь учится, дураки одни. И дураков немного осталось. Я слыхала по телику, институты скоро все закроют.

– Сама не понимаешь, что иногда говоришь, – ласково отозвался Егорушка. – Какой из меня торгаш? Не по этой я части. У тебя же есть Харитон Данилович.

О Мышкине особый сказ. Пока он не появился, Тарасовна, схоронив третьего мужа, целый год одна куковала, истомилась по мужицкой силе, по ночной ласке, но случайных знакомств избегала. Не так воспитана – крестьянская дочка. Сыновей стыдилась, да и боязно приводить в дом неведомого ухаря. Но тут – как ослепило.

Мышкин сошел на рынок, будто принц из "Алых парусов". Доселе тот майский денек в глаза светит. Сперва, правда, незнакомец показался ей невзрачным, затюканным: в брезентухе, с бельмом на глазу, носяра свернут на три стороны, да и росточком мог быть поболе, но вгляделась – и сердце екнуло. Стать не спрячешь – ширококостный, жилистый, с медвежьей хваткой, и в хмуром взгляде обещание судьбы.

Заторопилась, потянулась к бидону.

– Угоститься не желаете свеженьким?

– На чем квасишь, хозяюшка?

– Чистый, пшеничный. Как слеза.

– Ну тогда можно…

Уселся вольно на стул, стакан принял с поклоном, выпил, захрустел луковицей. Основательный мужчина, любо-дорого смотреть.

– Из каких краев к нам в Федулинск? – осторожно полюбопытствовала Тарасовна, ругая себя, что с утра не уложила волосы, как надо, а ведь собиралась.

– Где только меня не носило, – ответил, дерзко глядя в глаза. – Нынче ищу пристанища, надоело бродяжить.

У вас, вижу, городишко зеленый, опрятный. И народ культурный.

– Оборонка. – Тарасовна млела. – Ракеты строим с Божьей помощью. Работа для мастерового человека всегда найдется. Вы, если не секрет, кто будете по профессии?

Мужчина видел ее насквозь, это понятно, не дети.

Она и не таилась. Одинокий год – не шутка. Познакомились. Налила ему второй стакан под сигарету. Мышкин объяснил, что по профессии он на все руки спец, но предпочитает какой-нибудь частный промысел, чтобы над душой начальство не стояло.

– От начальства, – сказал с горькой усмешкой, – все наши беды на земле. Само не работает и другим жить не дает. Начальник, милая Прасковья Тарасовна, – это как слепень на натруженной воловьей шее.

Тарасовна полюбила его с первого взгляда, да и он, как после говорил, сразу проникся к ней доверием.

Привела вечером в дом, поселила. Иван к тому году уже обзавелся своим домом, и Захарушка вот-вот собирался съезжать, приглядел учительницу с казенной квартирой, из поселка, хотя не очень молодую и с довеском. Как раз между счастливыми завтрашними новобрачными тянулся спор, куда отправить пятилетнего пацана, нагулянного до замужества: к бабке в Саратов либо в вологодский приют.

Фактически в большом четырехкомнатном деревенском доме с самого начала зажили втроем: Егорушка малохольный, самое Тарасовна и новый пришлый муж, оказавшийся необыкновенно свычным с самогоноварением. Здесь у утомленного жизнью бродяги была своего рода философия. Он утверждал, что для успокоения измотанных нервов лучше всего подходят два занятия: разведение пчел и винокурение. Свою мысль Харитон Данилович подкреплял практикой. Бывало, выйдет среди ночи на кухоньку к аппарату, сядет в сторонке, задымит неугасимую цигарку – и по часу не сводит пристального взгляда с творящегося чуда, как сова с далекой звезды: капелька за капелькой, в тишине и покое – буль, буль, буль! Хорошо-то как, Господи! Заглянет на огонек Тарасовна, притулится под бочок, и затихнут оба в неге и томлении. О чем говорить, когда любовь и родство душ.