Узбекские повести - [132]

Войдя к себе в кабинет, Малика мельком глянула на ветви абрикоса, склонившиеся к самому стеклу ее окна. Ей захотелось открыть окно и нарвать зеленых сочных плодов, она даже шагнула к окну, но тут же одернула себя — вспомнился Камал с мешочком доуччи. Почему она тогда отказалась?

Малика была погружена в бумаги, когда пришел вспотевший, распаренный Нишан. Он прошел прямо к дивану, плюхнулся на него и, переводя дух, вытер платком лоб, короткую толстую шею.

— В городе ГАИ задержала наши машины с листьями.

— Что за новости?

— Не понимаю. Звонили, кто-то должен ехать выручать.

Малика продолжала вопросительно смотреть на Нишана. Он тяжело вздохнул и развел руками.

— Вроде, шоферы были выпивши.

Малика забарабанила пальцами по столу, схватила телефонную трубку, начала набирать, потом бросила трубку и неожиданно заговорила умоляющим тоном.

— Нишан-ака, может, вы съездите к ним. Я сегодня что-то не могу настроиться на ГАИ. Знаете, как трудно им что-нибудь доказать. Они всегда правы — ты всегда неправ. Что-то я сегодня устала, расклеилась совсем.

Нишан беспомощно и жалобно смотрел на председательшу. Нет, совсем не улыбалось ему ехать в ГАИ выручать машины и отказаться не мог, ведь только что он уговорил председательшу вместе сходить в школу. Кто же знал, что произойдет ЧП с ГАИ.

— Ну, если вы скажете… Я конечно…

Странные люди, никто не любит конфликтов. Все хотят быть чистенькими, а грязную работу взвалить на председательшу. Пусть сама выкручивается, ей больше всех надо. Сама их испортила, слишком много брала на себя, порой даже самую ничтожную мелочь. Будь на месте Нишана Камал, он без всяких докладов и уговоров давно смотался бы в город и утряс все это дело.

— Вы что же, боитесь милиции?

— Разве есть человек, который ее не боится, — с облегчением вздохнул Нишан и улыбнулся. Он уже понял, что и это дело председательша возьмет на себя.

Вот так! Утром сказал, что в школу ему идти совестно. Теперь не хочет связываться с ГАИ. Работнички! То боится, то совестно. Опять самой. Не впервой общаться с ГАИ. Так. Шоферов пусть не отпускают, но листья ждать не могут, если они повянут, их не станут есть не только шелкопряды, но даже коровы. День вон какой, жара, если их срезали утром, то теперь они уже основательно подвяли. Ни часа терять нельзя.

Малика встала из-за стола и направилась к выходу. Нишан, как привязанный, поплелся за ней, пыхтя и отдуваясь. Он не мог понять, отчего это председательша перестала его уговаривать и засобиралась сама. Ох, как трудно работать с женщиной. Тем более с девушкой. Неуравновешенная, капризная. Слово не так — хмурится. Надоело. Нишан снял кепку, вытер голову платком. Все на бегу, все второпях. Нишан едва поспевал за быстро шагавшей молодой председательшей. Надоело.

В отделении стояли четыре груженные тутовыми листьями машины, через открытое окно долетали слова анекдота, который рассказывал парень в трикотажной рубашке.

— Да. Пришел, значит, пастух к шаху, просит назад свою жену. Ладно, говорит шах, но с одним условием. Завяжу тебе глаза и выстрою перед тобой сорок женщин. Если ты с завязанными глазами найдешь свою жену — твое счастье, а не найдешь — голова с плеч! Пастух согласился…

Шофер, рассказывавший анекдот, так и остался с раскрытым ртом, увидев председательшу. Остальные как по команде вытянули шеи. Малика даже не взглянула на них, прошла мимо. Видно, им было нехудо тут в ГАИ и душа за четыре машины листьев, вянущих на жаре, у них не болела. Едва поспевавший за Маликой Нишан показал шоферам огромный кулачище: ну, я вам дам!

Неприветливо встретил Малику лысоватый майор. Он выключил шумевший вентилятор и, постучав в стенку, крикнул, чтобы принесли документы нарушителей. Документы принес молоденький лейтенант. Майор, шевеля губами, просмотрел протоколы, снял очки и взглянул на Малику с осуждением.

— У вас шоферы всегда пьяные ездят?

— Я их не поила, — Малика бросила взгляд во двор. Хотя бы поставили машины под навес.

Майор осуждающе покачивал головой, видно готовился к длинной нотации.

— Ваши водители не только нарушили правила уличного движения, они воровски пообрезали чужие тутовники. Люди пришли с жалобой на них. В заявлении пострадавших указаны номера ваших машин.

— Ничего с пострадавшими не случится, если они нынче не поедят тутовых ягод. Не первый год это делается и не последний.

— Вы хотели сказать, что ваши гусеницы дороже людей?

— Во-первых, шелкопряд не мой, а государственный. Во-вторых, за выполнение государственного плана по сдаче коконов ответственны и вы. Мы с вами делаем одно дело, не следовало бы друг другу мешать.

— Я вас не понимаю! — майор свел брови за очками и строго взглянул на молодую председательшу. Видимо, он сам себе очень нравился, такой строгий, такой непреклонный, такой правильный…

— Нам позарез нужны листья, дорога каждая минута! А я тут с вами сижу и разговариваю на общие темы. Правильно, неправильно, чужие листья или не чужие. Государственные! Понимаете? Зачем вы держите машины с важным грузом? Разве это по-хозяйски? Вы же понимаете, что гусеницы не станут есть вялые листья и пропадет столько добра!