— Алкоголь — великое дело! Иногда он превращает человека в человека! За много лет впервые Савицкий произнес то, что думал, — негромко проговорил Устинович и стал собирать осколки.
Вадим принялся помогать. Он чувствовал мучительный стыд. Донесся приглушенный шепот:
— Встань. Ты похож на официанта… Коллекционер архивных талантов.
Вадим увидел Марию Аполлинарьевну, жену Устиновича.
— Зачем ты пригласил эту личность?!
— Не тебе судить его, Маша, — Устинович поднялся и передал осколки подоспевшей домработнице…
Расходились часов в шесть. Устинович развозил гостей по квартирам, приглашая в машину тех, кто проживал в одном районе.
Вадим, Ирина и Савицкие были последними. Они жили дальше других.
Валентин Николаевич всю дорогу молчал, отвернувшись лицом к окну. Его жена сидела выпрямившись и и строго смотрела на очищенный от снега асфальт.
Вадим с Ириной решили слезть у холма и пойти пешком до обсерватории.
Небо светлело. Уже потускнел большой неправильный четырехугольник — созвездие Ориона. Лишь три звездочки не сдавались. Это пояс Ориона. Чуть выше яркой капли Сириуса бледнел Процион. А еще выше и правее перемигивались Кастор и Поллукс, альфа и бета созвездия Близнецов… А надо всей этой россыпью сияла Капелла…
— Мне очень нравится название «Альдебаран», — произнесла Ирина. — Когда гаснут на рассвете звезды, я физически ощущаю, как уходит время.
Кое-где в окнах гостиницы горел свет. Вадим вспомнил, что Гогуа приглашал его к себе в номер — «Соберутся мировые ребята. А девочки! Высший класс». Потом Борька просил у Вадима ключи от номера так, чтобы тетя Женя не знала. Вадим оставил ключи… И сейчас думал о том, что будет забавно, если в его номере кто-то заперся. А если нет, то наверняка в комнате полно окурков и крепкий запах духов…
— Жаль, доктор Кон решила вернуться домой к Новому году, сказал Вадим.
— У доктора закончился отпуск, — ответила Ирина.
— Однако можно пойти ко мне, — осторожно произнес Вадим.
— Нет, я хочу к себе, — ответила Ирина.
Они свернули на узкую аллейку, ведущую к коттеджам. Вадиму не терпелось продолжить начатый разговор. Однако Ирина его опередила;
— Почему уволился Ипполит? Я все жду, когда ты расскажешь, но не хватило терпения.
— Не знаю, — резко ответил Вадим.
Ему сейчас не хотелось говорить ни о чем. Тем более об Ипполите.
— Молодой ученый с такой перспективой. И вдруг — уходит! — Ирина постучала по стволу дерева. Снег пушистым платком мягко упал на ее плечи. — А я догадываюсь. Я покорена его поступком. Он — крупная личность. А казался ординарным карьеристом… Доказательство от противного. Жаль, я не могу пожать его руку.
Вадим хотел стряхнуть с ее плеч снег. Она изогнулась — рука Вадима прошлась по воздуху. Он обернулся и крепко обхватил Ирину за талию.
Казалось, на Ирине ничего нет, кроме тонкой, словно лакированной, шубы. Глаза у нее были не те, к которым Вадим привык. Что-то в них изменилось.
— Мы очень снисходительны к тебе. — Ирина едва раздвигала губы, чтобы пропустить слово. — Мы прощаем тебе многое. И даже жертвуем собой ради тебя… Но вероятно, надо быть жестче. Тогда ты поймешь, что не все прощается. И особенно безволье… Мы занимаемся слишком серьезным делом, чтобы считаться с личным. Где-то себя надо ломать.
— Ради чего?! — крикнул Вадим. Прямо Ирине в лицо. — Я такой, как все. Мне не нужны почести и степени. Я желаю работать. Просто работать!
— А чем ты занимаешься? Ученый! Мышиная возня. Накладные! Лимиты! Поставки! Ты — теоретик. Деятель! Читаешь «Вечерку» и иллюстрированные журналы на английском языке… Для этого ты изучил язык? Ты выбит из колеи. Превратился в робота. И главное, тебе хорошо. Ты всем доволен… Господи, какой же ты болван. Ты сломлен, сломлен. Уже сломлен!
— Послушай, Ира, — Вадим сжал ее талию. — Я не желаю…
— Мне больно, отпусти… И неприятно!
Вадим пошел вперед. Торопливо, не оглядываясь. Ветки деревьев, продетые сквозь снег, задевали его грудь, плечи. И качались вслед, освободившись от белой муфты…
Он остановился в конце аллеи, у старого разрушенного астрографического павильона. Воздух тугими холодными клубами заполнил легкие. Ему мучительно хотелось вернуть ночи, проведенные у Ирины дома. И те часы, когда, уже успокоенные, они лениво засыпали. Тогда он чувствовал себя властелином. Его смущало это чувство. А теперь ему хотелось вернуть те минуты. Чтоб захлебнуться гордыней над распластанным рядом телом. Упиваться своей безграничной великодушной ленью. Он готов был пойти на любые унижения и жертвы, только бы вернуть те минуты власти. И чтобы этой властью подавить ее. Он даже готов ей сказать то, чего она так открыто и жалко ждала. И что он никогда не решился бы ей сказать, если бы не та бешеная жажда, болезненная жалость потери… А-а; все равно. Так пусть обман. Главное, вернуть те минуты.
— Я люблю тебя, Ира.
Шаги, что раздавались все ближе и ближе, замерли. Вадим чувствовал ее взгляд на своем затылке, спине.
— Ты выбрал очень неподходящее время для этого сообщения.
— Я хочу быть сейчас с тобой.
— Вот что главное… К сожалению, этого уже нельзя.
— Тогда пошли ко мне. В общежитие.
— Ты меня не понял. Я говорю — этого уже нельзя.
