Уйти, чтобы остаться - [2]

Савицкий думал еще о разной ерунде. Но понимал, что рано или поздно вернется к «тому самому»… Надо себя проверить. Не рубить сплеча. «Неужели до меня никто не заметил этого?» — в который раз повторял он себе, хотя и был убежден, что до него еще никто не касался этого вопроса. С того дня, как, занимаясь своей унылой темой, обнаружил совершенно неожиданное направление… Если все ляжет теоретически, надо будет попытаться собрать схему специального регистратора. А потом, потом… Безусловно, достойная тема для диссертации. Пора ему, пора… Сколько он ждал этого момента! Годы. За это время через его стол прошло множество работ. И большинство из них стали темами статей и даже диссертаций. Однако никогда раньше Савицкий так не увлекался… Но пока рано обольщаться. Надо с кем-нибудь посоветоваться. Только б не ошибиться в советчиках. Это так важно. Пожалуй, самое важное…

Впрочем, он давно уже выбрал человека, кому он мог открыться. Вадиму Павловичу Родионову. Только ему…

Хлопнула дверь. Бродский. Сколько раз предупреждать этого болвана не стучать дверью. Будто никого, кроме него, и нет в лаборатории.

Верный своей манере, Эдуард Бродский ни с кем не поздоровался. К этому привыкли и не обижались. У каждого свой пунктик. Тем более у Бродского большие неприятности — вчера заседала жилищная комиссия, и на заявление Эдуарда легла резолюция: «Временно отказать».

Бродский давно намеревался навести порядок в лаборатории. И сегодня его гнев был обращен на борьбу с модерном, который вносила в лабораторию вычислительница Люся.

Эдуард взял кусачки.

— Зачем же? — растерялась Люся. — Терракота. Декоративное украшение.

— Их место под кроватью, — прорычал Эдуард.

— С момента, когда человек подчеркивает свою простоту, он превращается в хама, — не выдержал Савицкий.

— Хам, Сим, Яфет… Хам, кажется, был младший, — ехидно произнес Эдуард.

— Вы невежественный юноша, Бродский, — не успокаивался Савицкий.

— Культуры маловато, вот что, — поддержала Люся.

Эдуард повернулся к Люсе. Его тощая шея покраснела.

— Откуда ей взяться? В интернате, когда все уходили в Дом культуры, я оставался шарить по тумбочкам. За что был неоднократно бит. По голове.

— Трепач, — улыбнулась Люся.

— Иногда я вам, Бродский, кажется, верю. Интуитивно, — строго произнес Савицкий.

— Из-за этого горшка не видно, что делается на площадке, — не унимался Эдуард. — Прочь с Олимпа! Им не место среди богов!

Горшок был тяжелый и разрисован знаками Зодиака. Все двенадцать созвездий. От Рыбы до Водолея.

Но он так и не успел срезать проволоку — в лабораторию вошли Ипполит и Вадим.

Лаборантка Люся сказала «ой!» и приподнялась с места.

Эдуард отвел взгляд от абстрактных знаков и вздохнул.

Савицкий отключил установку.

Ипполит молча прошел к своему столу, втиснутому между шкафами. Все так, как было месяц назад. В шпагатных качалках свернулись бесчисленные графики, схемы. Тут же фотография Эйнштейна из книги Б. Кузнецова. Суперобложка. Фотография наклеена на стену. Навечно. Некогда седые усы гениального физика были зачерчены карандашом. От этого Альберт Эйнштейн выглядит лет на тридцать моложе. «Наверняка Эдькина работа», — подумал Ипполит. Где-то плескалась в океане Австралия. На сиднейском рынке абориген-инструктор объяснял любителям, как метать бумеранг. В грязном зоопарке скучал коала… Только сейчас Ипполит почувствовал, что он дома…

— Ну, здравствуйте, — наконец произнес Ипполит Игоревич Горшенин, кандидат физико-математических наук.

Все улыбались. Эдька тряс его руку. А Люся выбежала из лаборатории. Звонить о приезде Ипполита по всем отделам.

— Ну как? Ну как? — расспрашивал Эдуард. Он уселся на пыльный стол и уперся туфлями в перекладину табурета.

Ипполит смотрел на ребят и улыбался. Он чертовски рад, что видит их. И сейчас понайдут из всех отделов. Начнут его слушать. Спрашивать. Удивляться. Острить… И так будет продолжаться целый день. И завтра. Нет, завтра меньше. А послезавтра вообще забудут о том, что он, Ипполит Горшенин, вернулся с конгресса.

— Мне не нравится твой вид, — Ипполит повернулся к Эдуарду.

— Меня бессовестно обжали с квартирой, — ответил Эдуард. — Я поверил папе, а он меня беззвучно предал. Он молчал, когда решали мой вопрос.

— У Петра Александровича скверное настроение. Ты ведь знаешь, — вставил Вадим.

— А мне начхать! — Эдуард соскочил со стола и подошел к Вадиму: — Ты его оправдываешь… Подумаешь — несчастье! Возьмите наши радости — отдайте ваши горести! Человек остался один в четырех комнатах. А нас трое в купе. Ты знаешь, где я работаю? Соседи свет выключают. Подойдут, щелкнут — иди знай кто! Шесть семей. Что с тобой разговаривать, идеалист! Для тебя Киреев непогрешим — он знает толк в уравнениях математической физики. Скоро он тебя заставит яйца высиживать — смотри не подкачай!

— Ты никогда не отличался хорошими манерами, — смущенно произнес Вадим. — А на Киреева напрасно ты.

Эдуард раздраженно отошел. Ипполит старался скрыть улыбку. Ему жаль Эдуарда, но действительно это смешно. И надо же было проводить распределение квартир в отсутствие Ковалевского. Тот ценил Эдуарда. Да и на работу Бродский устраивался с условием, что дадут квартиру. Третий год ждет.