Уволить секретаршу! - [3]

– А я думала, тебя дома нет, – продолжала та, сбрасывая туфли и с трудом засовывая свои крепкие ступни в дистрофичные Серафимины тапочки. – Просто мимо шла, дай, думаю, на всякий случай загляну… Ну, ты чего? Нет, правда, чего случилось-то?

– Я сегодня была у дяди Глеба и тети Веры, – угрюмо поведала Серафима. – И подслушала, как они про меня на кухне шепотом говорили.

– Гадости небось? – догадалась Мила.

– Они меня уж и видеть не могли, – кивнула Серафима. – Оказывается, я им давно поперек горла. Они сказали, что я никчемная и только и делаю, что бессмысленно улыбаюсь. И зачем тогда вкусностями кормили? Зачем сюсюкали, будто я им в радость?!

– А ведь я тебе говорила: и чего ты к ним ходишь каждую неделю?

– Они меня звали, – угрюмо откликнулась Серафима.

– Так надо же понимать, когда от чистого сердца зовут, а когда нет, – пристыдила ее Мила. – Какая ты, Сима, все-таки наивная. Мне даже тебя иногда жалко. Хорошо, что я не такая добрая, как ты. В наши дни быть доброй – все равно, что быть глупой. Доброе сердце прожигает дыру в твоем панцире, и через эту дыру тебя можно не только ранить, но и убить.

– Дыра в панцире? – изумилась Серафима. – Ты про людей, как про черепах говоришь. В общем, к дяде Глебу с тетей Верой я больше никогда не пойду.

– Это ты точно решила? – спросила Мила с недоверием.

С недоверием и жалостью. Потому что про Серафимину жизнь она знала все. Ну или почти все. И сейчас ей как дважды два было ясно, что решение принято важное.

– Точно.

– Ты же мне все уши прожужжала, что плохие родственники лучше, чем их отсутствие. Что это твой страховочный трос и все такое…

Сказав это, Мила против воли представила себе тощую Серафиму, висящую над пропастью на веревке и с надеждой глядящую вверх. И подумала, что та преувеличивает, утверждая, будто родственники – это все. Они тоже разные бывают, родственники. Мало ли, в чьих руках окажется другой конец веревки… Может, лучше уж колышками на отвесной скале закрепляться, собственноручно вбитыми крюками? Лично она так и делала, несмотря на наличие родителей и двух старших братьев. Родители, отданные в жертву науке, давно уже были похожи на двух выпотрошенных рыб со стылыми глазами. В братьях тоже не чувствовалось живой крови, их взрослость как-то быстро переросла в солидную унылость – стыдную в наши дни, когда можно есть жизнь большими ломтями. Если ты, конечно, молод и здоров.

– Мила, я приняла решение, – прервала размышления подруги Серафима, заводя ее на кухню. – Я хочу исполнить свою мечту!

– Господи, спаси и помилуй, – словно старуха, пробормотала та. – Что ты там удумала?

На старуху Мила была совсем не похожа – статная, румяная, с темной косой и выразительными глазами, она выглядела свежей и яркой, словно жила не в мегаполисе, а в каком-нибудь благословенном месте, где имеются и лес, и река, и косогор, по которому можно носиться, время от времени падая в синюю от васильков траву.

– Я решила срочно найти какого-нибудь мужчину, влюбиться в него, выйти замуж и нарожать детей! – заявила Серафима. – Это будет моя семья, моя собственная. И я ее буду любить, как сумасшедшая.

– Отличный план, – немедленно разозлилась Мила, задетая словом «срочно». – Очень простой в осуществлении. Чего там – выйти на улицу, выбрать подходящего мужа… Пара пустяков!

Разозлилась она потому, что у нее самой с мужчинами ничего не получалось. Вот не получалось – и все. Хоть ты тресни. Лет с двадцати она была одержима мыслью закрутить роман, но ухажеры отваливались с пугающей быстротой. Вероятно, чувствовали страшную серьезность ее намерений.

– Не стоит иронизировать, – отрезала Серафима, гордо выпрямив спину. – Я тебе о самом сокровенном говорю, а ты…

– Сима, ну как ты с лету найдешь мужчину и влюбишь в себя?! Что ты, в самом деле, как маленькая? Ты же знаешь, как сейчас с этим сложно. Я вот на все свидания хожу как заведенная, и что? Ничего!

– Это потому, что ты ждешь, чтобы в тебя влюбились, – стояла на своем Серафима. – А я сама готова любить без памяти. Две большие разницы.

Рассуждая, она заварила чай, бросив в чайник высушенную мандариновую корку и несколько ягод черной смородины. Выставила на стол чашки, вишневое варенье и сушки с маком.

– Да ведь надо, чтобы оба любили, а не кто-то один, – резонно возразила Мила. – А то получится, как с твоими дядей Глебом и тетей Верой. Ты к ним со всей душой, а они…

– Это не считается, – отвергла возражения подруги Серафима, разрезав воздух рукой. – Да, я верила в родство, в узы крови…

– В зов ДНК, – подхватила Мила, разломив сушку крепкой рукой.

– Но сейчас я говорю о любви между мужчиной и женщиной.

– Ты прямо как граф Калиостро из фильма «Формула любви». Считаешь, что любовь можно рассчитать математически. Что ты вот прямо так, с ходу, составишь уравнение и решишь его.

– Да ладно тебе, Милка! Что ты мне крылья подрезаешь?! Я замуж хочу, у меня такая потребность в любви, что просто ужас! Я как спать ложусь и о любви начинаю думать, меня просто на части разрывает.

– Это называется половое созревание, – философски заметила Мила, облизав ложку. – То есть ты уже окончательно созрела, и тебе пора рухнуть с дуба.